померла. Зимой. Сено с поля вывозили на ферму. Лошадь легла, мать поднимала, да не получилось. Пешком в деревню пошла. А метель!.. Через два дня нашли. Мне ребят в детдом сдать предлагали. Я отказалась. Чего уже – одиннадцать лет, двенадцатый. Взрослая. И в колхозе, и с ними. На трудодни-то чего давали? Слёзы. Коза у нас была да куры – они спасли. А в колхозе я за всё бралась, чтоб активисткой быть. Активистам премии давали: когда картошки мешок, когда отрез на платье. Я по три платья из одного шила. Лёнька у меня до пяти годков в бабском щеголял. А после пяти пришёл да спрашивает: «Я мужик?» «Мужик», – отвечаю. «Как отец?» – говорит. «Как отец», – говорю, а сама слёзы утираю. Взяла гимнастёрку отцову да из неё и пошила Лёньке. И рубаху, и портки. Так он в них и в школу пошёл.
Я ребят выучила: и в школе, и в училище – Лёнчика, и Катьку – в техникуме. И Райку – в институте. Потому и замуж не вышла, что некогда было. Потому и завещание – племяннику. Да-а… А тебя парень-то пригласил. Куда? К себе?
Катька не сразу поняла, что бабка обращается к ней. И той пришлось повторить.
– А-а! – поняла Катька. Качнула головой: – К себе. Он тоже здесь. В двенадцатой палате.
– Не ходи! – как отрезала бабка.
– Почему? – Катька выпучила глаза.
– Не мы их, они нас выбирают, – бабка говорила тяжело, задыхаясь, паузы делала почти через каждое слово. – Пусть они и ходят. Ежели им надо. А ты выбирай. Да не всякого. А сердечного! – тут Васильевна, кряхтя и плача, плача по-настоящему, повернулась лицом к Катьке. – Мать у тебя… Ой, береги мать! Не знаешь ты, как оно, без матери! Скажи мне, что мать любить будешь! Скажи!
– Так люблю. – Катька растерялась, не понимая, что происходит.
А бабка понимала. Она знала, что сейчас произойдёт.
– Вот и всё, – сказала горестно, постепенно умолкая, только слёзы продолжили вытекать из тускнеющих глаз. – Вот и смерть. А мать – береги. Одна она.
Потом наступила тишина.
Где-то в коридоре кто-то ходил, кто-то разговаривал. На улице, за окном, дважды прогудел сигнал автомобиля. Что-то прогрохотало – опять же на улице.
Некоторое время Катька продолжала сидеть, не понимая, что сидит рядом с уже неживым человеком. А когда поняла, осторожно-осторожно, стараясь не скрипнуть сеткой кровати, половицей старого пола – будто боялась потревожить спящую, – поставила нетронутый суп на тумбочку, встала и медленно-медленно вышла из палаты.
Навстречу попалась старшая сестра:
– Что, плохо? На тебе лица нет.
– Евдокия Васильевна… умерла, – ответила Катька и, не сдерживая рыданий, зарылась лицом в халат Киры Константиновны.
Глава 9. Счастье
Тихого часа у Катьки не получилось.
Когда Евдокию Васильевну увезли из палаты – на каталке, закрыв всю, с головой, серой простынёй, Вадим Александрович озаботился:
– Надо родным её сообщить, но она номер телефона не оставила.
Кира Константиновна предложила:
– Давайте её вещи посмотрим. Может, телефон есть.
В