что должен сегодня доставить лекарство. Она всё также смотрела мне прямо в глаза, затем встала и снова отобрала у меня портфель (активно сопротивляться я был не в силах из-за избытка тестостерона). Но тут Витка вскочил и опять отобрал у неё портфель и сунул мне. Так повторялось ещё дважды или трижды. И кто-то лукавый нашёптывал мне, что мой реополиглюкин ничего не изменит, Рома Иванович, несмотря на наши усилия, вот-вот умрёт, и вовсе не грех мне воспользоваться таким случаем: гладкая белая кожа и бёдра у неё наверняка гладкие и крепкие… Я бубнил ей снова и снова про мои обстоятельства, а она не говорила ничего – только смотрела на меня своими зелёными разбойничье смелыми глазами, смотрела молча, и от неё давила упругая сила здорового зверя. Но тут объявили мою остановку, и я на каком-то автомате, схватил дипломат и кинулся к выходу из вагона. В каком-то трансе я нашёл свой автобус, идущий в район, где была квартира Виктора Романовича. Я поднялся на третий этаж и остановился на лестничной площадке, как от удара в лоб: напротив меня рядом с дверью в квартиру стояла прислонённая к стенке бархатно чёрная с жёлтыми рюшечками крышка гроба! Мой реополиглюкин не понадобился! Заходить в квартиру я со своей душевной смутой не стал, опасаясь вопросов о родителях. Медленно сошёл вниз, дошёл до автобусной остановки. Шёл дождь, и горели редкие фонари. А Её я не увидел больше ни на следующий день, ни потом — видимо, уволилась. И я так и не узнал её имени. Прошло немало десятилетий, и чего только в моей жизни ни было, но вот однажды, когда уже начинал засыпать, вдруг встали передо мной, казалось, навсегда забытые зелёные глаза, и я вдруг почувствовал идущий снизу жар сожаления об упущенной в жизни возможности. Так ли я поступил? Чувство сожаления было не сильным, но довольно настойчивым и я прошептал: «Изыди!».
Стыд
Конец рабочего дня наступал около двух часов. Валентин спустился в ординаторскую, снял пропахший эфиром халат и повесил на свою вешалку. Сегодня он провёл два наркоза на плановых операциях: удаление жёлчного пузыря и резекция язвы желудка. Уже второй год он любил понедельники, ждал их. Тайну понедельников он хранил от коллег анестезиологов, да им в общем-то было всё равно, чем он живёт вне работы. В отделении анестезиологии он был самый молодой, другие доктора были, как минимум, лет на десять его старше, уже обвешанные семьями – жёнами и детьми. Их судьбы закрутились в ловушке советского быта с вечной нехваткой денег на самое необходимое, вынуждавшей их работать на полторы ставки – и сверх того брать еженедельно дополнительные дежурства, то есть работать на износ. Он же, в отличие от них, пользовался всеми правами и возможностями свободного холостяка.
Работал он в отделении третий год, но в коллектив, как говорилось, так и не влился. Вообще после института жизнь будто внезапно остановилась. В институте было ощущение постоянного движения вперёд,