видимых следов. Артурчик сидел за широким подоконником и что-то лепил: – Лёвка! – позвал он, – иди солдат лепить, мои будут красные, а твои синие. Я уже вылепил, глянь! По три штуки таких сделаем и войну начнём! Лёвка нехотя придвинулся к подоконнику, лепить солдат ему казалось делом долгим и скучным. И рука, не спрашивая, вдруг взвилась и хрясь – превратила вылепленного солдата в цветной блин. Артур в ярости вскочил, и они единым клубком покатились по полу. Артурчик был потяжелее и скоро оказался вверху: «А ну сдавайся!» – выкрикнул, больно пережимая Лёвке руку. – Да сдаюсь, сдаюсь я! – едва ли не восторженно завопил Лёвка. Вскочив же, показал братцу рожицу и выскочил за дверь. – Совсем родители не смотрят! – покачала головой тётушка Сирануш. Сирануш была аккуратненькая седенькая старушка с ровным пробором между прочёсанных седых волос, лицо смуглое и, несмотря на возраст гладкое, и Артур подумал, что она копия индианок, которых в кино показывают, в скучных индийских фильмах, на которых все женщины почему-то ревмя ревут – вот только бы красное пятнышко над бровями поставить! – Тётушка, спросил Артур – а почему русских рыжими называешь? – Ну, мы чёрные, значит они рыжие. – А правду здесь немцы в войну были? – Были, чорт их принёс, один офицер ночью пришёл – курицу ему давай, говорю, нет, он за наган, швырнула, чтоб подавился! Много они евреев убили… Вдруг заходит немец и полицай, наш Кухорь, его здесь все знали: «Юден есть?» А у меня все за столом – мой Рафик и сосед Яша. А Яша смуглый и светлоглазый, как Рафка, курчавые оба, думаю, сойдет за Митю, которого в самом начале мобилизовали. « Кто? – тычет Кухорь.» – «Сыновья, не видишь что-ли?» – Смотри, мамка? Гитлер всё узнает! – посмотрел так подозрительно, – была б моя воля я б вас вместе с евреями и цыганами на Острую Могилу погнал!
– Яша под этим диваном, на котором ты сидишь, две ночи спал, днём ходил куда-то, видно своих искал, а потом не пришёл… – Сирануш нахмурилась. – Ну да этого Кухоря Бог наказал. Обещали процесс открытый будет, да повесился в тюрьме перед самым судом… – А чего ж суда не дождался? – А видать в глаза людям смотреть страшно стало. Говорят здесь и венгры были, и румыны? – Венгерцы – самые злые, румынцы так, ни то, ни сё – воры… – А итальянцы? – Те ребята весёлые. Залезут на забор, пока я на огороде работаю, кричат: «Синьора! Муссолини капут! Гитлер капут! Сталин капут! – Война капут!» Хорошие ребята! – Сирануш на миг призадумалась, причмокнула, вспоминая: – «Синьора!», говорят, а теперь мы все – товарищи…
Пехота
Пехота́ – ударение на последней букве. Доктор Пехота была маленькая с куделяшками женщина. Я в то время работал врачом на скорой. Пехота всегда улыбалась, и, кажется, никто не слышал её голоса. «Доктор Пехота, на вызов!» – повелительно гремел селектор, и Пехота с улыбкой безропотно шла в диспетчерскую. Никто не знал ничего о её жизни, а она ни в каких пересудах