внутренним, «божественным ухом»; он брел пьяным от благоговения: гулял по парку Горького, улыбался незнакомым людям, любовался прекрасным свечением лиц человеческих; смотрел жадно, глазами Мир лаская: каждое дерево, листочек каждый, – каждую сотворенную жизнь.
«Великий Боже, сегодня я мечтаю: мечтаю о далеком, о нездешнем… где шумит великая вода – поклониться бы ей. Места силы, реликтовые лиственные рощи, бурятские шаманы, кавказские горы и сибирская тайга, остров спасения Валаам, природа дикая, угрюмая, из нее проглядывают строгие красоты, – „я весь мир заставил плакать над красой земли моей“, – все моя Россия, кладовая импрессионизма. Теперь кричите, глашатаи, на флагштоке реют золотистые знамена – это солнце наше! Срывайте голоса: кричите нам о любви, – „сим победиши!“ – любви к Живому. Жизнь жива! Жизнь живу! Каждый день – это хороший день. Как же бьется сердце, радостью несказанной; как хорошо! как радостно! как замечательно! Быть не может, чтобы жизнь была плохой, чтобы были злыми люди, – так не бывает!»
В счастливой эйфории Адам шатался по городу: странное это было счастье – пьянящий восторг. Он не помнил горя, все грезил о высоком, о рифме Вселенной. В этих мечтаниях – иммунитет: самый бедный, обездоленный человек расцветает, когда предается мечтам.
Счастливый человек возвращается домой. Выбегает навстречу Котович – «Маленький мой черный комочек, добрые глазки твои, просящие… ждущие». Счастливый человек просиживает долго на балконе: все молчит, думает о чем-то, созерцает небо… разгорающиеся звезды вызывают его сияющие глаза. Слова, потерянные его устами, впитываются какой-то глубокой мыслью. Надо быть кротким – у счастья тихий взгляд. Котович неслышно подбирается к нему, мягко отталкивается лапками… – и сворачивается клубочком у него на коленках… мирно засыпает.
Счастливый человек думает о своей книге: «Скорее бы ее кончить. Она излечит столько душ: страдающих, метущихся, заплутавших. Меня Бог направил; я – окно, через которое проходит божественный свет; всего себя вложу, всю любовь свою выжму, сердцем обниму-обласкаю страждущее человечество. Как нестерпимо хочется любить! Пускай люди будут здоровы. Дай им Бог! „Придите ко Мне, все нуждающиеся и обремененные, и Я успокою вас“».
На полочке, в дальнем полутемном углу, ютится сиротливой тенью сборник духовной русской поэзии – целый пласт народной жизни. Рядышком – старая иконка, подобранная по детству, – на земле ждала: Николай Чудотворец и Спиридон Тримифунтский – святые наши угоднички. Адам берет книжку бережно: тиснение золотом, кожаный переплет, – поистерлись, поистрепались… запах другой эпохи, широкого искусства… – слова поют, ведь они живые! Он раскрывает случайную страницу… выступают чистые слезы… Читает из любимого: здесь и цветовой импрессионизм Есенина, и беспредельная свобода поэтического образа Тютчева, и постоянная пушкинская устремленность к красоте, – нечто непостижимое уму, но лишь сердцу… – здесь все!
Между