месяцев в отсутствии был, всякое толковали, только я все думал: а вдруг Лешка не соврал, вдруг скелеты… по одному вылавливают, самых сильных и светлых забирают, чтобы потом наголо разбить нас, в панику пустить. А так получилось, что и без скелетов не обошлось…
И вот вышло лето, к зиме подходило… Деревья стояли голенькие, только на верхушках листочки – в желтых шапочках, к холодам. Небо совсем в высоте – красным на бледно-голубом, – и горит, горит в высях недолетных. Огнем пылают в окнах пунцовые шарики, глазу тесно на них смотреть; вся улица смотрит на ветер – свежий, душистый аромат осени, плачет да воет она по кому-то, – невозможно надышаться, хочется еще и еще! Пахнет согревающим травяным чаем с листьями малины, черной смородины, с мятой, чабрецом, шиповником и вкусным домашним вареньем; пахнет домашними заготовками, шерстяными носочками, свитерком… Листья лежат, как сброшенные платья, легкая сырость, туманы и где-то дым костров. Пахнет книгами, старыми, пожелтевшими страничками – читаешь-хрустишь, как-то особенно хочется читать. Все прячется: природа затихает, улетают птицы, убегают насекомые. И остаешься ты в этой тишине. В тишине хорошо отдыхается. К окну прильнешь – резво бегают ребятишки средь золотых полей, убегают от закатного солнца лучей, стоит перезвон их легкого смеха, с веселья.
Отвела меня мама в гости к Костику. Строгая была, неразговорчивый какой-то день, – насторожился я, дурное почувствовал. Оказывается, сильно заболел мой Костик, какой-то невиданной для меня болезнью. Лечился, повозили его по разным ученым в халатах – не помогли халаты; потом – к старцам. Тут без халатов разрешилось… Я захожу к нему в комнатку и цепенею с ужаса: нет Костика, а лежит махонький скелетик, беленький, с постелькой сходится, косточки торчком – обглоданный, головка без волосиков. Супчик посасывает… Он посмотрел на меня недвижным зрачком, ручку из-под одеялка выпростал и прошептал, опуская глаза, казавшиеся на исхудавшем лице особенно большими и выразительными: «Прости меня, Адам, ради Христа» – и птеродактиля мне моего протягивает. Вот, значит, куда улетал… Задушили меня слезы… «Бог простит» – откуда нашел я в себе такие слова? – в душу вложили. И очень тяжко там, на душе, стало: не сумел я просить в ответ; я его плевал раз, дразнил и кривлял, – другим на смех; вот за подлость просить и не стал, больно страшно было. Эх, пропащая моя душа!.. Только и смог вымолвить: «За что так Господь?» А он мне, касаясь доброй улыбкой: «Помнишь, прошлым летом меня в лагерь отправили. Я по матушке очень скучал… Все думал, это от ненужности меня сослали. А потом вернулся – у нее в глазах слезы наплывают. Оказалось, дознавала: воспитателям звонила, даже приезжала, только на глаза не показывалась – знала, какой я впечатлительный. «Пусть отдыхает сыночек» – так она говорила. Это мне потом стало известно. Значит, тоже скучала, и много больше моего. Просто не понимал я, не мог понять. А представь,