почему мама никогда Костика не ставила в пример, почему с языка не сходил подленький Артур… Теперь понимаю. А тогда только и сказал: «Костик, а для чего ж тогда все это?» – «А чтобы любить. Я матушку так люблю, что даже представить себя без нее не могу. Вот для этого: у человека должен быть другой человек – Господь такую милость нам дал».
И я с ужасом так подумал: а ведь я никого не люблю. Получается, нет на мне милости божьей, и совсем бесполезный я, лишний человечек, не от природы ребенок, а от какой-то недосмотренности, ошибки, – выкидыш, мертвый совсем, то есть без души рожденный. И такое бывает?.. Нужно кого-то полюбить… а вдруг не успею, не смогу?.. а может, и туда пройти не дадут! Где ж мне быть? И вот годы вышли, и какие годы – жизнь моя таежная, – до сих пор никого не люблю. А тогда, на вечер, когда отец меня побил ногами, упал я на колени в незаметном месте, в темном нашем уголку, и, как Костенька говорил, пришел к Нему: бабулечка моя родненькая, семечки с ней грызем, всякие передачки смотрим, – ласковые глазки за большими очками, платочек-цветочек; и папуля: добрый, смешливый, только пьет от горя: не любили его в семье, и сейчас не ладится – выхода найти не может, страдает человек, а никому и невдомек; приставку мне купил, и одежду… бил, обзывал, да только… любил, неумеючи просто, – я ведь сын его единственный; прогулочки всякие вместе с мамой: одиночество у нее женское – но меня не забывает, значит, не просто так я! и с друзьями всякие приключения на лето; дядя Сашенька, свет мой и радость всех печалей моих детских, – дядя Саша и тетя Алла, добрые мои, погощу у вас, любви напьюсь, – всех я вас пережил…. Все ушли – а я остался: смотрю я на железную дорогу, на открытки мои – ну, все… Господи, сил моих больше нет… И не забираешь… А потому, что нет души, – нечему уходить. Как червь, зародившийся внутри плода, истребляет всю внутренность плода, оставляя только его оболочку, так и во мне все выгрызено. И вот живу… оболочкой кожаной. Но раз так вспоминаю, значит, и я кого-то любил, а может, даже больше, чем другие, просто выразить этого не мог.
«Что у вас интересного? Как там, во дворе?.. Мне даже встать не разрешают, а то бы я сам, конечно… – так ведь хочется» – с живым любопытством спрашивает Костик. Мне зазорно неправдой отвечать: весело и хорошо нам гулять, и отчего-то мне очень трудно… и я вру ему: «Костенька, да я же сам дома сижу, „жюльвернов“ разных читаю». – «Вот как! И я читаю… вот, любимое» – он так взглядом показал: на столике, где засветили свечу, – темное в окошки просилось, с неяркими огоньками, – лежит книжка: «Евангелие» – читаю я и только догадываюсь, что в этой Книге что-то особенное. «Мое любимое – про Преображение. Там о чуде на горе Фавор, когда ученикам Христа было явление преобразившегося Иисуса. Лицо Его сияло, как солнце, а одежды стали белыми, как снег. Никогда не видал ты такого снега… И апостолы, тоже не видавшие, были поражены явлением Божественной славы Своего Учителя. Они испытали ни