громко, «идейно», скандалит, срамит себя… – у человека, говорят, нет стада. Значит, есть!.. По совести копытится, ретивость показывает и блеет: овечьи лозунги, коготком волчьим нацарапанные. Потеха?.. Будем вам и потеха, когда подерется народ с самим собой. Это трагедия русскодумающих, русскочувствующих, всей крови русской – она бурлит слишком сильно, и слишком сильно верит эта кровь в слова, которые глаголет. Горчит под сердцем, в глазах печет: мы сами не понимаем – отчего горчит и отчего печет. Дурак народ…
Это уже не искус, это наше настоящее: Живое уходит, ухо-о-дит! Полон котел человеческого мяса… и душу сварили… Скажи теперь лишь: далекое мое любимое детство, прощай; прощайте и вы, товарищи мои, мальчуганы-мечтатели, поэты пыльных улиц: бойкие, задору хоть отбавляй, – дворовые мальчишки… в нашем лете, в тихом нашем небе; прощай, великий Дон и нацелованный водою тихий берег… открытые улыбки, честный смех; прощайте, мои сдутые футбольные мячи и дешевые велосипеды; прощайте, мои камни, жучки-паучки, знойные мои летние деньки и загадочные вечера; Гера, Костик – прощайте все, спасибо вам за Мгновения и да будет благостным ваш путь.
Пустая беседка. Хромые лавочки. Фонарь понурил голову – устал. В окне пятого этажа – фантом: беззвучно плывет видение минувшего, обманчивая фата-моргана.
«Моя жизнь, – вспоминает Адам, поднимая отуманенный взор к окну. – Боже мой, вся моя жизнь!.. Моя Атлантида, о которой только лишь в книгах… Черный обелиск: память, овеянная тоской, – спи мирно, дядя Саша. И отец, испивший за жизнь столько страданий… все эти ссоры… так незначительно; о стольком бы поговорить – теперь?.. Мой папа… Сегодня я вспоминаю тебя: твой образ стоический, обнимающий меня и мать. Какое священное слово – семья!.. Наши путешествия на черноморское побережье: сокровенное «присядем на дорожку» и запахи старой твоей машины… я все это слышу сейчас – в храме души моей; дорога, фантазии детские, море мое бескрайнее, – где же все это, мифом стало? Ну, вот… Вдыхаю воздух, а это, оказывается, и не воздух, а… детство.
Что же это такое? Это ад мой?.. Нет… Нет никакого ада! Невозможно: дьявол создан человеком – по образу и подобию своему. Есть лишь Свет Божий, остальное – расщепляется, кремируется в Ничто. Пустота, вакуум – то, что вне Бога. Найти бы этот Свет «ведущий», чтобы не погибнуть, не сгореть во тьме греха, – такова цель существования человечьего!»
Адам поднялся по лестнице и остановился у порожка на пятом этаже. Перед ним лик призрака – тихая старушка. А ведь там, где тишина, там и грусть… Ласковый свет льется из этих грустных глаз. Он не сразу узнает родное лицо: оно треснуло морщинами, на нем отпечаток боли; тусклые глаза, подернутые пленкой равнодушия, – «теперь все равно». Взгляд этот словно говорит: «Это всего-навсего я».
Это неживое, мумифицированное лицо принадлежит Ларисе Константиновне, бабушке Адама. Страдание ее – перманентное, старческое: она все