своему врагу, хотя он и переживал немного за дальнейшую свою судьбу, надеясь, что дело не закончится отчислением.
– Мистер Гудвин, – обратился к нему Филлипс, пытаясь придать своим словам как можно более суровую интонацию, хотя в голосе мужчины чувствовалась чрезмерная усталость. – Как вы поняли, мы с профессором Хованьским говорим сейчас о вас и вашем вчерашнем поведении. Скажем прямо. Я полностью согласен со словами профессора – вы вели себя неподобающе не то, что студенту, но обычному образованному человеку. Сейчас я бы хотел выслушать вас, чтобы принять окончательное решение по этому вопросу. Прошу садитесь.
Гудвин, не сдвинувшись с места, громко заговорил. Слова Пол будто чеканил, и по всему было ясно, что он считает себя абсолютно правым. Вкратце рассказав директору о своих взаимоотношениях с Хованьским, постоянно перебиваемый последним, Гудвин закончил словами: – Не хотелось бы из-за чьего-то несправедливого отношения ко мне, быть отчисленным. Я считаю…
– Ах, несправедливого! Ты заставил меня покрыться красной краской, оклеветав моего сына, своего товарища.
– Хованьский, хватит уже! Пол, спасибо, выйди на минуту, подожди за дверью. Нам с профессором нужно поговорить!
Гудвин и сам был рад избавиться от общества этой змеи, пытавшейся набросить на него очередное кольцо своего отвратительного тела. Стоило только ему закрыть дверь, как Хованьский выпрыгнул из своего стула, подполз к директору и зашипел ему на ухо: – Вы видели, как он вел себя, он даже с вами был невежлив. Теперь понимаете, как он меня оклеветал перед студентами.
– Успокойся, хватит уже, – устало произнес сидевший мужчина. – Сядь, садись и успокойся. Я не могу его отчислить.
– Но как так! Ты подумай, Стоу, – от чрезмерного волнения, преподаватель даже перешел на ты, сменив лестный просительный тон на грубое требование. – Этот мерзавец считает, будто все его слова сойдут ему с рук.
– Я ещё раз повторю, что не могу его отчислить! – повысив голос, ответил Филлипс. – При всём к тебе уважении, мальчик был прав, когда говорил о твоих подходах к обучению студентов и конкретно твоего сына. Все об этом знают. А он решился сказать это вслух – не отчислять же его за решительность.
Хованьский даже побагровел от такого замечания. Руки его затряслись, рот стал непроизвольно двигаться, выпуская немые оханья; мужчина встал из-за стола и быстро заходил по комнате, зло посматривая на своего начальника и ничего не говоря.
– Я соглашусь, что наказания он заслужил, можешь даже сам придумать какое. Но не доходи до крайности.
Но видимо Хованьскому этого было мало. Пробормотав что-то грубое себе под нос, он вышел из кабинета, громко хлопнув дверью. Почувствовав наступившую тишину, директор достал из под стола бутылку мартини, налил в стакан, залпом его выпил и тихо проговорил, как бы оправдывая сам себя: – Если бы не наше многолетнее знакомство, я бы давно вышвырнул тебя за твои делишки…
Проходя