это ты так затуманился?
– С хозяином повздорил, – кидая на стул фуражку и поправляя свой вихор, ответил тот.
– Из-за чего же у вас вышло?
– Так, из-за пустяков!.. Досадно, братец: работаешь, как вол, а он тебе шпильки разные подносит. Хотел совсем от него уйти, да уговорил, опять остался. А то, всё равно, – думаю, не сегодня, так завтра придётся с ним расстаться, послужил и довольно…. Вот женюсь, своё дельце, заведу.
– Успокойся, – что будет, увидим, а пока от места отказываться не след; рассказывай, что батюшка, как тебя принял?
– С ним всё уладил, а вот на чём теперь в Реши поедем, – не знаю, хозяйских лошадей мне бы брать не хотелось.
– Мою запряжём, конь добрый, – довезёт.
– Троих-то?
– Что ж? Пожалуй, одну со стороны прихватим.
– А у кого?
– Найдём, знаю у кого взять: Пармен Трифоныч не откажет, – у него тройка.
– Ну, ладно, – успокоившись, согласился приказчик.
– Пожалуй, ещё кибитку выпросим.
– Не надо, сани с задком есть, и в них доедем. Одно только, как бы Науму Куприянычу нам на глаза не попасть, тогда всё дело испортим.
– В полночь-то, небось, спать будет.
– Оно так, а всё-таки боязно.
– Ничего, всё устроим, как по маслу дельце обработаем. Ты только сам не трусь.
– Чего трусить? Задумал, теперь все нипочём, а всё-таки сумление есть.
– В чём такое?
– А вдруг обманет Степанида и не выйдет?
– Если сказала, значит, слово сдержит.
– Дай-то Бог. Веришь ты мне, всю душу она у меня выела!
– Ишь ты, какая притча, до души добралась, – ухмыляясь, произнёс урядник. – Чего не скажешь? – прибавил ой.
– Тебе смех, чувствительности не имеешь, – не любил, знать, в жизнь свою никого, так и ухмыляешься на моё положение.
– Любил, брат, да забыл; а такая у меня на предмет краля была, – твоей Степаниде далеко до неё.
– Будет тебе хвастать-то! В солдатах ты служил, а ваш брат, я знаю, какой: насмеется над иной, и только.
– Как бы не так!.. В Ярославле на зимних квартирах мы стояли, мне у офицера в денщиках довелось быть, вот где случай был.
– Какой случай-то? – допытывался приказчик.
– Да такой: в сноху этого купца я влюбился, да и она мне глазком подмигивала. Бывало, кому что, а мне лафа от неё была; три сорочки кумачных подарила, а насчёт провизии и говорить нечего; как сыр в масле я купался, а не знал того, что мой барин за ней ухаживает. Раз я ему и попался, со свету меня хотел сжить, да не пришлось; одно только, из денщиков меня опять под ружьё перевёл, и шабаш, всё пропало.
– Как же ты ему попался?
– Так, разговором с ней занялся, а он и подглядел. Понял теперь?
– Ещё бы не понять! Значить, приревновал.
– Угадал, а то говоришь: «ты не любил»… Знаю, братец, что такое любовь: змея, не змея, а пронзительна, да и теперь ещё помнится то времечко, да не поймаешь его. Зайдём, бывало, мы это с ней в сад, сядем под яблонькой, чтобы нас никто не видал, и целуемся, как голубки весной, – говорил урядник и не замечал, как на глазах его появились слезинки.
– Чего