Шашлыки все в земле, блядь, ужас, но никого не это, сорок два человека всех нас отстояло.
Обложили нас хорошо тогда. Ну по хую, [шашлыки] с землёй жрали. И главное, знаешь, чего? Американский сухпай, а там типа „Юпи“ такой, весёлый компот. Кто-то там перевёл соображающий. Я-то английский не знаю: наливаешь, хлоп – и полтора дня танцуешь! Чего за херня? Какой-то наркотик, а потом неделю лежишь, не можешь ничего сделать. И вот мы за счёт этого „Юпи“ в последний день нажрались, и нам приказ дают, что мы последние, задерживаем, мы как раз на выход стояли. Мы уходили, спиздили у них БМП-2 три штуки, АГС стащили. Есть свой арсенал весь и с ЗИЛа ещё спиздили, бомжи.
Приезжаем, а нас – чуть не стрелять, тогда уже Новороссия была, флаги. Флаг Новороссии, а знаки-то на БМП-2 хохляцкие, мы их грязью замазали, а дождь как раз… Самое интересное: посадку там проезжаем и поле последнее проехали. И к нам хохлы бегут, пятеро или шестеро, а я на броне сидел как старший. А они флаг не заметили, подбегают и АГС нам закидывают на борт. А водитель остановился, ну мы-то думали, нас блокируют. Он остановился, думал: отстреливаться они будут, а они – хуяк нам на борт АГС. Это такой гранатомёт автоматический, двадцать девять выстрелов. Такая коробка, мы её „улиткой“ звали. Выстрелы, ящики они закинули нам на борт и говорят: сепаратюги наступают! Держи, помоги, говорит, доехать – они попутались, короче. И вот, и мы прямо с борта их [расстреляли].
Да, ну и пришлось слазить и документы забирать. [Говорит очень тихо и медленно]. Они побоялись, ребята, а мы, я и Ус – афганец, слезли и документы вытащили. И чтобы не мучились – горло перерезали. Просто „пять сорок пять“ когда попадает, не всегда убивает. Я у троих документы брал, а так было пять или шесть, я не помню сейчас. Он с одной стороны был, а я с другой. Да они тоже не виноваты, там просто политика эта дурная, дурная политика…
И мы выехали, и получилось так, что нас начали это [обстреливать] – БМП, Бэта вышла на бугор и Хаммер, видно, с „утёсом“, калибр крупный был. Уже под вечер как раз было, выскакиваю уже, а по нашим стреляли наши же, думали, что укропы. Ночь, Новоросский флаг уже не видно было, вот только за счёт ленточек, говорят, заметили. И после этого мы договорились, что белые бинты наматываем, кто с белыми бинтами – тот свои. На руках и на ногах, на коленях и потом уже все стали так делать. Бомжи придумали, потому что ночью белые бинты видно.
– А ты мне скажи, народ почему участвовал в войне? Там деньги обещали или они действительно верили в то, что надо бороться с украинцами?
– Мы, во-первых, хотели, мне кажется… [замолкает и долго борется со слезами]. Каждый бомж хочет быть нужным… Хочется быть нужным, понимаешь? Хоть кому-то… [Плачет]. Я чего туда поехал, мне сын звонит и говорит: пап, ты не переживай, деньги больше не высылай, я уже работаю и работаю. И я думаю: на хуй я тогда нужен? Я столько лет проработал, чтобы нужен был. А он обиделся из-за того, что я приезжаю и спрашиваю: куда ты, на хуй, деньги дел? Что ты полезное сделал, понимаешь?
А он обижался на меня, и дочка тоже. Пьяная звонит: