но тоже 15 тысяч получается. Первую зарплату я получил после Дебальцево в феврале 15 тысяч, 500 долларов, по-моему, получилось 18 тысяч рублей. А потом уже в рублях стали давать, ровно 15 тысяч. За Дебальцево и плюс вот за этих тридцать дураков мне добавили ещё 36 тысяч, я вообще самый крутой был в деньгах.
Это когда армию сделали уже, тогда нам привозили. А до этого нам никто не обещал, мы жили на подножный корм. С апреля месяца до января, перед Дебальцево нас сделали армией и тогда нам только начали поставки делать. Это пятнадцатый год, считай, год мы, получается, на подножном корме жили. Нет, было такое, что к нам приезжала гуманитарка, привозила лифчики, женские лифчики. [Смеётся]. Ну и тушёнку привозили, и сгущёнку привозили с Москвы. Ну, это по договорёности: мы поехали, например, от казаков, от Александра Невского церкви, они нам обещались. Когда-то получалось у них привезти, когда не получалось, и мы уже растягивали. А если не получалось у них – мы шли к ним и у них отбирали.
– У укропов?
– Да, ну это положено так.
– В смысле, у военных или у гражданских?
– У военных. Нет, ты что, у гражданских как можно, если мы когда наступать будем, он же нам нож воткнёт. Нам нельзя так, ты что, надо наоборот, чтобы к нам гражданский приходил и говорил, что там есть то-то. И когда нам гуманитарку привозили, мы эту сгущёнку не жрали. Когда к нам приходили, мы сгущёнкой расплачивались за информацию. У кого были деньги, были ребята, кому присылали деньги – они деньгами платили за информацию. У меня не было, у меня некого было, чтобы мне прислали.
– Ты мне скажи, у тебя после этой войны есть какие-нибудь сожаления? Ты жалеешь о том, что поехал? Вот если бы была возможность ещё как-то вернуться в прошлое, ты бы поехал на эту войну, стал бы воевать?
– Честно? Нет, потому что всё это глупо: политика, политика. Я говорю: мне вот за то, что этих тридцать привёл, а морду ещё набили, понимаешь? Потом, конечно, деньги дали, но [всё равно]. Когда получилось так, что на нас под Кировском стояли, на нас вышла наша же разведка, только с другого дивизиона, но не предупредили. И у нас получилось, что мы своих расстреляли тогда. А кто остался, приехал их же командир и их же добил. Вот это было жутко.
Выходят на нас, ночь, идут люди с той стороны, в военной форме с оружием, мы думали, что укропы. Ночь, мы их расстреливаем, а четверо осталось в живых, а оказались они с соседней территории. Они пошли в разведку и вышли на нас, заблудились. Всю группу [расстреляли] – восемнадцать человек. Четверо осталось, приехал их командир и говорит: блядь, кто старший? – Я старший. Бах, на хуй: почему вы сюда вышли? И всех их добивал, своих же, потому что в разведке так положено. Если ты не ориентируешься даже ночью и не знаешь свой выход, то выйди так, чтобы тебя не заметили. А они грубо шли, и они попались на нас.
– Но всё равно, как же так можно – своих расстреливать? Это же свинство.
– Да. А знаешь как ещё бывает? Были мы под Донецком, когда нас зажали – и в нас мины летят. Мы вырываемся туда, а они – [танки] „Оплот“. Они ночью выезжают