столько людей оседает из регионов и не возвращаются.
– Я знаю, что многие просто домой едут, вот эти домашники, блядь. Тут прикидываются бомжами, едут за счёт церкви домой, а кто действительно без прописки, они нет, ну я не знаю. Вот мне предлагают, а я не могу туда ехать, там действительно климат не подходит. Да и просто не хочу, чтобы дети меня таким видели. Скучаю, скучаю [по детям]. Я даже номер сменил, чтобы они мне не звонили. В прошлом году созванивался, а в этом году – уже нет.
Они не звонили, я всегда звонил сам. Потому что я говорю: я за счёт этой жизни упустил этот момент, я был не с ними, понимаешь? Я пахал, чтобы они там кушали, я был не с ними, и я этот момент упустил. Да это я виноват во всём. Надо было на месте заниматься там бандитизмом: убивать людей, чтобы мои дети жили, а я поехал, чтобы честно зарабатывать. Мне здесь нравилось то, что мою работу оценивали, там не ценили вообще. Даже тот же самый альпинизм не ценили. Здесь нормально оплачивали, здесь и условия были нормальные, а там…
Я уже сколько властей пережил: Лёню Брежнева пережил, Горбачёва пережил и этих переживу. Мне советское время больше нравилось, потому что там была, пусть уравниловка, но там все были при деле, там все были нужны. Даже сейчас вот в Белоруссии начали делать штрафы, неправильно стали делать за [тунеядство].[3] Короче, ты не работаешь нигде – тебя посадят, на хуй.
– Ну, как в советское время…
– Но в совесткое время тебе обеспечивали работу, а если ты отказывался от этой работы, тебя сажали. И заставляли работать бесплатно, понимаешь какое дело? Ты им нужен был, а здесь – мы никому не нужны. И если ты сейчас не начнёшь карабкаться… Вот у меня сейчас здоровья нет, во всех странах, я узнавал, у меня одноклассница в Баварии живёт, она говорит: у нас нет прописки. У них нет прописки, но у них отец заболел, ему дали пенсию, понимаешь? Она родила четверых – мать-героиня она. Не обязательна прописка, а у нас – я не знаю, какая-то хуйня.
Я пришёл в поликлинику вот здесь вот. У меня есть медицинский полис, я прихожу, они меня ставят на учёт. Я говорю: вот так и так, вот мои документы, выписка у меня. – Да ты инвалид, будем оформлять тебе документы. Я говорю: оформляйте. – А где твоя прописка? Я говорю: нет у меня прописки, восемнадцать лет у меня нет. – А, ну тогда всё, ты бомж, иди на хуй отсюда. Понимаешь, какие дела? Я говорю: вы мне выпишите хотя бы на лекарства бумажку вот эту.
– А по выписке возьмешь… И вот я эту выписку боюсь потерять, потому что я лекарств себе не куплю. А лекарства эти – мне приходится на паперти сидеть. Я мог бы там шаурму себе взять, пожрать что-нибудь себе, а мне надо на лекарства откладывать тыщу двести, понимаешь? [От государства] вообще ничего не получаю.
– А если бы была прописка, получал бы?
– Я бы оформил себе пенсию по инвалидности хотя бы. Мне врачиха говорит: это вообще вторая группа, это положено. Уже пятнадцать тысяч бы получал… А где там прописаться? Негде, к детям я не пойду. Я вообще не хочу, чтобы дети видели меня таким. Во всех странах, я не знаю, мы