обдало теплым духом жаренной на подсолнечном масле картошки и уютным Никиным басом, очень располагавшим к тому, чтобы прямо тут же, в прихожей, разлить по первой.
Ляля привычно закокетничала с Никой, и они пошли на кухню дожаривать картошку и резать Лялин еженедельный паек – колбасу по госцене из театрального буфета. А Вика пока повела Данелию в гостиную, усадила в кресло перед телевизором и попросила минутку поскучать.
– Я с удовольствием поскучаю, – сказал гость, – если вы не станете включать верхнего света и не сочтете за трудность согреть мне бокал вина. Я не люблю яркого света, – ответил он на вопросительный Викин взгляд.
– Я тоже, – пробормотала Вика, ощутив, что контакт, кажется, снова возникает.
– И все же почему вы так гнусно оборвали меня на улице? – спросила Вика, когда они синхронно отхлебнули из своих бокалов подслащенное горячее каберне.
– А вы разве не поняли?
Вика помотала головой и отхлебнула еще – для храбрости.
– Вы обвинили меня в лицемерии, а сами совершили маленькое предательство…
Вика, кажется, поняла и еще яростней замотала головой. Но он жестко продолжал:
– Мою реакцию на спектакль видели вы одна, я вам как бы доверился, а вы – такой бестактный вопрос, и при Ляле, – и он тоном отодвинул Лялю на такое от них двоих расстояние, что Вика чуть не разорвалась на неравные половинки: от гордости за сопричастность к нему, с одной стороны; и от некоторой «корпоративной» обиды за Лялю, с другой.
– Но ведь Ляля своя, в Лялю как в гроб, дальше не пойдет, – несвязно забормотала Вика.
– Да причем здесь «пойдет-не-пойдет», – поморщился Данелия.
– Дело-то вовсе не в Ляле, а в вас. Для Ляли все это вообще не имеет значения. Да вы и сами это знаете.
– Я-то знаю, – оторопела Вика. – А откуда знаете вы?
Он вместо ответа как-то непонятно усмехнулся, а у Вики вдруг аж голову повело – такая нахлынула на нее волна доброжелательного, но с легчайшим оттенком иронии понимания. Вику этой волной чуть не сшибло с ног, и она даже присела на низенький столик рядом с его креслом.
Ей вдруг показалось, что он знает все про ее нескладную жизнь. А чего еще не успел узнать, она была готова тотчас же ему выложить. И как она полгода кряду рыдала за престарелым письменным столом, оплакивая свою студенческую Москву; как недостает друзей, раскиданных распределением по нашей необъятной стране; и как иногда кажется, что она запросто может сойти с ума от того, что не с кем поделиться тем, что у нее случается внутри…
Но Викин душевный стриптиз отложила на неопределенное будущее всунувшаяся в темную комнату Лялина лихая физиономия, изрядно похорошевшая и повеселевшая от первых рюмок. Потом, в прямой пропорции к выпитому, она будет становиться сначала обиженной, потом ожесточенной, а уж совсем потом – агрессивно злой. И Нике срочно придется сажать Лялю в такси, громко, чтобы услышал