точно отметается – души есть не хотят; а если я помешанный, то так и буду здесь бродить, пока меня не накормят там. А вот с перемещением в параллельный мир все обстоит еще хуже: если в нем нет ничего, что можно было бы съесть, то очень скоро я переселюсь из параллельного в загробный».
Солнце было уже в зените, а все я шел, и на душе у меня была помойка. И хотелось домой, к маме. Очень. А сквозь усталость начало просачиваться отчаяние, и страх. А это было хуже всего. Но я понимал, что поддаться панике – потерять последнюю связь со своей реальностью-нереальностью. Если бы вы знали, как мне было худо! Какое отчаяние стучало в груди вместе с испуганным сердцем. Но я все шел, не останавливаясь, потому что понимал: усталость и физическая нагрузка притупят совершенно ненужные сейчас чувства, а голод поможет не думать ни о чем, кроме еды.
Идти становилось все труднее и труднее, солнце стало спускаться к западной части леса, а голод становился невыносимым.
Я споткнулся о проклятый сучок и растянулся на земле, при падении разодрав руку. Побежала кровь, не сильно, но все же. Я осмотрел рану и убедился, что она поверхностная, отчего же так сильно болит! Я оторвал рукав рубашки и кое-как замотал рану, чтобы остановить кровотечение.
И тут нервы окончательно дали сбой. Я бросился на землю и зарыдал, загребая пальцами выцветшую хвою; я бился головой о землю и просил о помощи, о прощении, я призывал бога, того, в которого так небрежно не верил. Слезы жгли глаза, а грудь сотрясалась от громких рыданий, но все было бесполезно: никто не слышал меня и никто не пришел на помощь, потому что мир был пуст и холоден, а еще он был страшен и опасен, и я готов был ноги целовать человеку, если бы только встретил его. Вот чего больше всего боялся я – одиночества, мысли той, что беззаконно рвалась в воспаленный рассудок: все кончено, бесповоротно. И конец – лишь вопрос времени.
Ох, отчаяние! Какое отчаяние владело мной! Я, сильный мужчина, до смерти боялся посмотреть в глаза реальности, потому что глаза ее были пусты, и злы, а мне нужно было то, что я имел раньше, и ничего более не просил я, ничего. И я молил Бога…
Но припадок окончился, я поднялся с земли и побрел по лесу, облитому заходящим солнцем, но не было мне дела до красоты пейзажа, страшная горечь разрывала сердце, душила и сжимала несчастное сердце. Я шел и старался не думать. О, тщетная надежда! Мысли жестокие сами лезли мне в голову.
«Если бы только понять, что со мной произошло, тогда я смог бы хоть за что-нибудь зацепиться», – думал я, продираясь сквозь заросли кустарника: в горе я не заметил, что сосновый бор кончился, а сменили его труднопроходимые заросли. – «Если бы хоть какой-нибудь намек! Что мне делать теперь?! Я могу придумать сотни тысяч объяснений происходящему, но ни одно из них не сможет избавить от непроходимого ужаса, в котором я пребываю, ни одно из них не поможет вернуть мою реальность. Я хочу домой! Слышите, домой?! Я сделаю все, что необходимо, но, пожалуйста, избавьте меня от этой муки, я больше не хочу, не хочу!»
Последние