воспоминания.
Дайте ей морфия.
Старуха – остывший камень во мраке.
Верните ей солнце.
Пауза.
Стены безмолвствуют. Слышен лишь стук часов.
Закончился сон, исполненный цвета и радости
Вижу его лицо: он и пастырь, и дударь, и бог
Вижу, как он наклоняется к каминной решетке и разводит огонь, словно падший демон
Вижу, как слушает ветер и печалится
Вижу гнев и страдание, пыл и скорбь
Мириады огней старого Лондона
А вот прорастает трава, тихо-тихо, я так и вижу этот цвет – не сыскать пронзительней и точней
Цвет мирта, цвет зерна, цвет летней ночи
Тысячи тысяч летних ночей
Дети плетут ромашковые венки, украшают поверженных идолов
Он плакал, плакал и выплакал больше слез, чем ему досталось дней
И никогда не запирал дверь, чтобы не отпугнуть ангела от нашего порога
И каждое утро макал свою кисть в ярость и кротость
И через него величайшее пробивало себе дорогу
Точней наиточнейшего расчета
И верней любого компаса
Но никто не мог сказать, можно ли сделать точней и верней И никто не мог понять, почему не бывает точней и верней Но я-то знала, я знала
Он был глаз, и глаз этот плакал, глядел с укором, смеялся
Глаз следил
Глаз слезился
Мир был соринкой в этом глазу
А соринка – миром
Кисть разила, как меч, разливались слезы, как море —
Море боли, но я твержу: не болей-ка!
Пауза.
Друг единственный и единственный соучастник этих радостей, помню, как-то раз он читал мне на летней веранде, как вдруг постучал мистер Баттс и вошел, не дождавшись ответа, и узрел нас нагими, мы всегда так лежали в теплый денек, было видно, что бедняге не терпится поведать об этом всем в доказательство того, как дико мы живем, хотя мне наша жизнь никогда не казалась дикой, а казалась разумной, лучилась священной трезвостью, что с непривычки могла показаться безудержной радостью
Уильям поднялся и поклонился в ноги глазевшему на нас Сатане и говорит: добро пожаловать в наш сад, сэр. У Сатаны было печальное круглое лицо, похожее на мельничное колесо, вид у него был усталый и опечаленный, а шею обвивал радужный змей, но увидев, что мы не хотим его обидеть, он поклонился в ответ и превратился в облачко дыма
А мистер Баттс вошел и вкусил винограда
Пауза.
Не бойся, Сатана, сказал Уильям, мы тебя не обидим
Так мы и жили
Война носилась из года в год, как по осени сорное семя
Литейщики отливали ядра для пушек, ткачи ткали паруса для боевых кораблей
Всадники учили коней мчаться навстречу смерти
И повсюду – в школах и в храмах, среди всей этой круговерти
Мертвецы отмеряли шаг, все проворней, все веселей
И когда об этом шли разговоры, словам было больно, слова хотели мира, хотели милости, света и божества
И в этой-то кутерьме – неожиданный воздух в Ламбете, на Саут-Молтон-стрит, на Фаунтин-корт, яростный вихрь невинности, такой слепящий свет, что