всматриваюсь, да это папа, он все еще
в той квартире на нижнем этаже которой давным-давно нет, садится на диван, снимает парик чтобы убедиться что какой-нибудь голубь ведь раньше голуби, не то что сейчас когда на Принсипе-Реал почти нет птиц потому что и стариков с печеньем в карманах почти не осталось <…>
Руй смотрит на папу а папа и не замечает, Руй держится за живот, ему больно, ему нехорошо
– Клянусь матерью я не принимаю наркотиков Сорайя
дрожащие руки никак не могут удержать деньги которые папа давал ему в первую неделю каждого месяца и которые он крал у папы во все остальные недели, сказки о приятеле заложившем радиоприемник, о лекарствах для одноклассника с которым сидели за одной партой и поверь что завтра непременно, если бы буквы помогли папе мять и разглаживать покрывало, если бы я здесь в тетрадке мог рассмотреть его так же дотошно как рассматриваю его стеклянные драгоценности, если бы объяснили мне почему, если бы подсказали как его спасти, я не знаю как спасти его и оттого эти угрызения совести которые я маскирую под безразличие, под отстраненность в те дни когда сам себе задаю вопрос о том как отношусь к нему а ручка, занятая поисками в развалинах следов доны Элены или мулатов из Шелаш, заливает мне страницу описанием мулата в темных очках открывающего и складывающего детский перочинный ножик на тропинке ведущей по склону к реке, я силюсь рассмотреть хоть что-то кроме него, не район где торгуют героином, не рухнувшую стену, не сойку, а Тежу и где-то за Тежу то что я ищу столько лет, створку калитки, гипсового гнома на холодильнике, покой, покой который так трудно обрести сейчас когда Руй
– Сорайя
и когда папа заметив его наконец, спрятав купюру на искусственной груди, встав и
– Не мог бы ты ненадолго выйти Паулу?
и я
сейчас мне никто
– Не мог бы ты ненадолго выйти Паулу?
снова к кедру, к куску ночной темени на мартовском закате, пытаясь угадать без сеньора Коусейру
без сеньора Коусейру всё гораздо сложнее
как будет кедр по латыни, складывая номера всех проезжающих белых машин загадав что прежде чем доскладываю до двадцати
ну самое большее до двадцати пяти
складка на занавеске и папа позовет меня, не одетый, в халате и в парике набекрень, благодарный Рую, раздраженно мне
– Ты что меня никогда не видел?
а на лице его написано что перед ним не я, перед ним мама и во взгляде ее молчаливый упрек или она мизинцем подгоняет каплю разочарования обратно к нижнему веку
– Карлуш
слова носятся между нами с восторгом первооткрывателей
мы свели их вместе, мы свели их
подталкивая меня, подталкивая, чтобы мы подошли ближе друг к другу, то есть чтобы я подошел к нему поближе
а мне этого совсем не хочется
но они тянут меня за рукав резцами восклицательных знаков, многоточиями клыков, тильдами губ, папа боится за макияж, за чулки которые неловкий сын
ну где вы еще видали такого увальня?
непременно порвет
– Терпеть не могу когда ты