и, запершись в персональном автомобиле, резко дал газ. Больше он в поселке не появлялся.
Зато в кабинете директора появился участковый милиционер.
Бумаги на дом баба Клаша отдала, а за «извинениями», сказала, пускай Мишенька приходит сам.
Тем дело и кончилось.
«Помню, заказала я как-то для моих старушек гробы. Ну, чтоб по-людски хоронить, а то будет потом собака башку по двору таскать… И привезли мне гробы ночью! А у меня кладовщик – мужик, называется! – “Боюсь, – говорит, – один ночью гробы разгружать…” Пришлось ехать самой. Заносим гробы в темноте в сарай, кладовщик аж трясется от страха, а мне смешно. Сложили мы коробки друг на друга, кладовщик уходить собрался, а я ему: “Подожди!” – и в сарае спряталась… Иди к черту, не для этого! За мной знаешь какие бегали? Буду я еще… Ну вот, спряталась, а сама зову его, типа не справляюсь одна. А ему куда деваться – директор-то я.
Смотрю – заходит, ноги трясутся.
А я такая из темноты “Га!!!” на него и за нижний гроб как потяну! Ох, что там было… Как женщина кричал, расшибись-лопнись, правду говорю…»
Как-то сидела она у нас в гостях. Поезда до Москвы еще долго ждать, а что делать – все выпито. Сидела баба Клаша, от скуки по столу кулаками стучала, вместо музыки. Загрустила…
И тут мой отец привез ей подарок – билет на самолет, на свадьбу племянницы. Бабу Клашу как подменили, сразу повеселела, протрезвела, засобиралась.
«Ну, Максимчик, будешь жениться – бабку Клашу тоже на свадьбу позови, я хоть что-то да привезу с собой… Робота на батарейках? А что это такое?.. Батарейку, значит, вставлять в… гы… Привезу из Москвы железного мужика на батарейках, значит. Позови меня только, расшибись-лопнись, приеду!»
Не пришлось.
У меня был дядька. Вернее, он и сейчас где-то есть. Дядька мой был плохой, вредный и даже просто жестокий человек. Поляк и художник. Не буду называть его имя, он был достаточно известен когда-то.
Однако благодаря этому дядьке, вредному художнику, в доме родителей часто появлялись творческие люди местного разлива, и маленького меня даже нянькал на коленке очень хороший человек и художник с прекрасной фамилией Шамшин. Мой вредный дядька-поляк был не только художник, но и боксер-любитель, и однажды, не сойдясь с добрым Шамшиным во мнениях по поводу одного места из блаженного Августина, выбил своему приятелю все зубы. Я не знаю, может, Шамшин был сам виноват, но не представляю, что должен сделать художник, да еще с такой чудесной фамилией, чтобы разом лишиться всех зубов. Однако Шамшин не обиделся – говорю же, он в отличие от дядьки был хорошим человеком, – и они продолжили дружить.
Видите, какой добрый был Шамшин и какой свирепый у меня был дядька-поляк?
Но знаете, я благодарен дядьке по двум очень важным пунктам.
Во-первых, именно он нарек меня Максимом, причем попадание было настолько точным, что, как мне рассказывали, весь семейный консилиум сразу перестал спорить и галдеть, так как понял, что я таки и есть Максим и никто другой. До сих пор дурно от мысли, что меня могли назвать Лёней, например.