Германии, садились то на плечи маленького Калигулы, то на плечи Германика, то на плечи его супруги и даже нашли малютку Агриппину, и сели на край её колыбели. Чудеса и божественные явления, словно боги Олимпа покинули свою гору и прочно обосновались в лагере Германика, шли непрерывным потоком. То вдруг река начинала говорить на греческом языке и предсказывать членам семьи Германика их судьбу. То дубы кланялись и тоже по-гречески говорили то, что ожидало семейство в Риме, на Востоке, говорили долго, красиво, как настоящие риторы или грамматики.
Тегеллин вскоре утомился, перечисляя божественные знамения и удивительные разговоры природы, окружавшей римский лагерь. Голос префекта стал монотонным, бубнящим, навевающим сон.
Голова императора начала медленно клониться вниз. Он резким движением тряхнул головой, быстро утёр лицо ладонями, встал из-за стола и начал ходить по кабинету, глядя прямо перед собой. Нерон думал о сложной ситуации, которую создала его божественная мать.
Народ, конечно, любил своего императора, хотя ежедневно ругал на форуме за гульбища, за разврат. Но Нерон знал, что его поведение очень нравилось простолюдинам, то есть, пролетариям, которым он вернул раздачу денег на проституток, отменённую в своё время императором Тиберием. Во всех городах Италии пролетарии ежемесячно стали получать деньги на естественные нужды.
Врагами императорской власти были сенаторы, патриции и всадники. Офицерский состав легионов состоял только из патрициев и всадников. Они хорошо знали, что происходило в Риме из писем друзей и родственников и из газеты сената «Ежедневные ведомости». Сенатская газета уходила в легионы, во все города империи. Её охотно читали и варвары за пределами империи. Конечно, противостояние матери и сына не отражалось на страницах газеты, но недавно произошло то, что было кратко изложено в «Ежедневных ведомостях» и напугало Нерона.
Он находился в сенате, сидел на трибуне в кресле консула, будучи консулом, и вёл заседание сената, как вдруг в зал вошла его мать. Божественная мать имела право в любой час войти в сенат, но, предупредив сенаторов, испросив разрешение императора или консула о своём желании появиться в зале.
В храме Юпитера Благого и Величайшего затихли голоса. Все смотрели на божественную мать, которая твёрдым, уверенным шагом направлялась по проходу между лавками с сенаторами в сторону трибуны, где находился её сын, растерянно глядевший на мать. Люди поняли, что Агриппина решила сделать и, потрясённые её поведением, оцепенев, следили за нею, ожидая наступления постыдных минут в жизни сената и империи.
Ещё была надежда у сенаторов, что божественная мать хотела сесть на переднюю лавку напротив сына. Но она прошла вперёд и начала подниматься по ступеням на трибуну. Казалось, что момент величайшего позора был неизбежен. Оставалось не более десяти секунд, необходимых для того, чтобы Агриппина дошла до курульного кресла консула и села в него