фольклор, – решительно повернулся спиной и уже через плечо бросил: – Работать!
Обезрыб имеет тот плюс, что после него нет домашки. Темнеет. У окна. Но в углу…
Треск, мелькающие точки, чёрточки! Он!
– Привет. Ты сказала, договорим потом… Вот… Я очень давно не говорил. До тебя.
– Арик… Арик ведь? Кстати, хотелось бы всё-таки знать, как тебя полностью.
– Не сказал? Аркадий. Ильич.
– Ну, артист, артист. Из тебя был бы классный антипод. Такой, знаешь – господа, я здесь первый раз, ничо не знаю, ваще…
– Антипод? Слушай, Лариса… первый раз за столько… вот я разговариваю с тобой просто так, про всё… про ненужное… не про то, что для жизни…
Её точно толкнуло изнутри. Ну да, часто взрослые говорят – жизнь тяжёлая. Вроде раньше была не такая тяжёлая. Но чтобы всё-всё время, мысли, разговоры заполняло только то, что нужно для прожитухи, чтоб протянуть ещё день, ещё месяц? Для…
– Для существования! – вырвалось у неё. – Не для жизни!
– Ага. А с тобой я говорю, это другое…
– Давай побродим. Ты не замёрзнешь?
Накинула куртку, отперла дверь в коридор. Гость шёл за ней. Всё как у нормального чела. Ноги подшаркивают. Глаза моргают. Чёрные или очень тёмно-карие. Идеально чёрные ресницы, сверкающие, как изоляция проводов. Брови. Широкие, тоже тёмные. Над правой – тёмно-бурая точка, родинка. Кажется, она даже выдаётся над кожей. Бледной чуть не досиня, как будто этот деятель всё в помещении, на улицу и не выходит. И не только лицо, но и шея такая же белая, длинная, торчит из воротника вперёд. Нос большой, прямой, тяжёлый, устремлённый вниз. Под носом что-то растёт. Вспомнила: это называется усы. Такого же цвета, как волосы, как глаза – почти чёрные. Только волосы сильно продёрнуты сединой. А усы нет. Наверно, покрасился. Потому что был бы на самом деле такой седой – так это ж сколько лет? Сорок? Пятьдесят? Больше? Таких же вообще не бывает. Взяла его под руку.
– Ой… – отпрянул он. Точнее, попытался отпрянуть. – Лариса… Ты же меня… Я расскажу… постепенно. Столько всего сразу… А если я тебя?
Мягко высвободил руку и взял под руку Ларису. Пальцы уверенно легли ей выше локтя. Выпрямилась спина. Они прошли ещё квартал – и всё, ограда, а за ней трава и деревья.
Он не отрываясь смотрел в прозрачные щиты ограды. В зелень за ними. Кочки, проросшие будыльями. Широченные сизо-зелёные листья походили на лезвия. Другие, у самой земли – на подносы или тарелки. Между этим – тонкая путаница стеблей, вроде мочалы для душа. Выше – корявые стволы деревьев. Он подавался к ограде всё ближе, воздушный поток от дующих вверх вентиляторов экозащиты уже достигал его шевелюры. Только сейчас Лариса поняла, что лицо его было как нарисованное, а сейчас напряглись тоненькие мышцы вокруг глаз, словно глубже запали сами глаза, чернее стали под ними тени, выявилась сетка морщинок. Зашевелились губы, словно пили воздух.
– Лариса… Я… знаю… Я живой…
– А какой же. Ясно, живой. Ты