научился зреть куда дальше прочих.
Повисло скорбное молчание, белоокая жрица погрузилась в свои мысли, а кровавая кройщица предалась горестным раздумьям о своём названном отце и завтрашнем страшном дне. Лишь много позже она задумается над смыслом слов «один из многих ярлов на моей памяти», а сейчас разум воительницы кольнул странный вопрос.
– Если ты не имела в виду Руагора, тогда кого? Мой кровный отец уже давно восседает пред Хлидскьяльвом, а в назначенный норнами час и я воссяду рядом с ним и матерью.
– Так Льёт не сказал тебе? – снова воительницу ожег этих странных белёсых глаз.
– Чего не сказал? – непритворно изумилась Хортдоттир, чувствуя в словах жрицы какую-то подоплёку.
– Ты ведь знала, что отец твой в свою бытность отказался от этого так называемого дара, – словно не обратив внимания на вопрос рыжеволосой воительницы, продолжала помощница смерти. – И не просто так, ему было известно то, что скрыл от тебя Лёт, обманом, навязав волчью шкуру и рунический камень в форме оттиска лапы. Все, кто присягнул инистой великанше Скади, не увидят Вальгринд врата Вальхаллы и не нарекутся Эйнхериями! Их удел Трюмхейм зал волчьего воя. Ни одна валькирия не явиться за душой война, объятой зверем. Ни тебе длинных столов, ни пиров, ни сражений. Избранникам Скади не вкусить мяса вепря Сехримнира и не отведать мёда козы Хейдрун. Вечная охота – вот их удел, вот отныне и твой вьюрд. Это месть всеотцу Одину, инистые великаны, хоть даже и наречённые Асами, не прощают кровных долгов, как и великая охотница не простила Асам смерть своего отца Тьяцы. Это её месть за родную кровь и откуп в виде свадьбы, когда очередным их обманом она стала женой дряхлого Ньёрда.
– Лжешь! – вскочила со своего места Сольвейг. Деве показалось, что солнце на миг перестало светить, а весь мир поблек от тьмы отчаянья, охватившей и без того израненную душу.
– Я никогда не лгу. А коли не веришь, спроси своего новоявленного друга берсерка.
Тяжело дыша, Хортдоттир опустилась обратно на своё место, обхватив голову руками, пытаясь осознать, что все-таки она совершила. Весь мир кровавой кройщицы за последние дни стал трещать по швам. Она даже не обратила внимания на то, как будто сочувствуя, вестница положила руку на её плечо, тихо молвив: – Вот поэтому я и не мараю уст ложью, слишком велика цена. Сольвейг, утянутая омутом отчаянья, не увидела даже, как вернулся её маленький родич с целой охапкой заячьих туш, перекинутых поверх меховой безрукавки, покрывавшей свободную светлую рубаху, вышитую родовым узором.
Кровавая кройщица вернулась к действительности, лишь тогда, когда её ладонь крепко сжала рука Адульва. Небесно-голубые глаза маленького ярла сочувственно и внимательно смотрели на неё из под копны кое-как остриженных светлых волос.
– Я знаю, что завтрашний Хольмганг – это твой дар моему деду, и не держу на тебя сердца, мы один род и всегда им останемся, лишь вместе мы выдержим любые козни, сплетённые коварными норнами, – не иначе, пока она пребывала