в выданный женой старосты платок.
Рогнеда смотрела прямо перед собой, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. У неё тряслись руки, потели ладони, и липкое предчувствие поднималось от спины до шеи.
– Судьбу решаем здесь нынче, – начал староста, внимательно заглядывая в лицо каждого из жителей. – Рогнеды, дочери Локки, кузнеца. Той, что нарушила древний обряд и едва не прервала Песнь, подвергая опасности не только себя, но и всю деревню.
Люди подняли крик.
Кто-то просто бранился последними словами. Пара баб шипели: «Выгнать к чертям да к зверью лютому!»
Иные просто орали до кучи.
И все затихли, едва староста поднял руку.
– Что скажешь, дочь Локки? В праве мы тебя обвинять, али ложью покрываем?
Рогнеда беспомощно посмотрела на старосту, и развела руками: «В праве».
– В праве, – перевёл Ивар, стоящий ровно, как натянутая тетива.
Толпа снова зароптала.
– Значит, судить будем по совести, – прогремел староста. – Но, люди мои, теперь к вам обращаюсь. Не думайте, что ослеп и оглох я от прожитых лет. Нет. Вижу ясно всё, что в деревне творится, и не потерплю противного богам бесчестного убийства. Тот, кто устроил, поджёг, я к тебе обращаюсь. Дознаваться не буду, но хочу, чтоб уяснили все: суд будет честным, а приговор соразмерным деянию.
После этих слов все замолчали. Только одна баба, которая всех коров деревни у себя держала, вышла чуть вперёд и пискляво заголосила:
– Что тут судить, батюшка? Законы наши древние гласят, что того, кто деревню угрозе подверг, изгнать надобно.
– Дело говорит! – поддакнул кто-то из толпы.
– В шею чужаков гони, как пришли, так пусть и уходят!
– Мы и без кузнеца сдюжим…
– Прочь пошли.
– Тишина! – рявкнул староста.
На этот раз разгоряченные люди затихли не сразу, и Рогнеда невольно поёжилась, понимая, что на её стороне, кроме отца и, может, Ивара, больше никого нет.
– Зима наступает, – заговорил сын старосты, шагая вперёд. – Выгоним кузнеца с дочерью, и обречём их на верную гибель. Даже через горы не успеют перейти.
– Да и пусть! За разрыв круга костров на месте надо было забивать! – продолжала писклявая баба.
– Ты, матушка, богов не гневи, – осадил её Ивар. – В деревне никто не погиб, не занемог, ночь Самайна прошла, как и всегда. Так разве соразмерна смерть тому, что девка пару подвесок с деревьев сорвала?
– Всё могло хуже закончиться! – не унималась баба. – Все мы помним, почто Песнь начинали предки петь! А эта юродивая могла нас вовсе без мужиков оставить!
Рогнеда прислушалась с внезапным интересом, перекрывшим даже страх. Ей всегда хотелось узнать, чего же так боятся люди в ночь Самайна. Старица всегда отмалчивалась или отмахивалась.
«Меньше знаешь, крепче спишь» – ворчала она.
Отец такими вопросами не задавался – ещё на родине своей привык к странным, порой, абсурдным обычаям.
А больше спросить Рогнеде было не у кого.
Но и на этот раз, продолжать рассказ об истоках Песни никто не собирался.
Писклявую