приятелем, профессором Серебряковым. Первое время, пока я не устроился, он помогал мне, чем мог. Около года я даже проживал в Виллервиле, в доме мадам Дюран.
– Она мне ничего не говорила об этом.
– Мадам Дюран – чудная, душевная женщина. Она и познакомила меня впоследствии с кюре церкви Святой Анны здесь, в Онфлере. Господин Жильбер Санжени легко вошел в мое положение. Знаете, два глубоко верующих человека всегда способны найти общий язык, отыскивая в религии точки соприкосновения, а не точки отталкивания. Господь, сын мой, он – един для всех. И ему совершенно нет дела до того, что Иван Курбатов стал Иоанном Курбе – главное, что этот человек преданно служит, посвящает свою жизнь совершенству духа и прилагает усилия, чтобы учить этому же прихожан. За несколько лет мне пришлось выучить французский язык – только и всего.
– Знаете, если бы вы попали не на двенадцать лет вперед, а, скажем, на сто или даже на пятьдесят, – вам было бы несравнимо труднее найти свое место в чужом для вас мире, – вздохнул Алексей.
– Почему? – спросил отец Серафим. – Неужели за эти годы люди вовсе утратили доброту, отзывчивость, сострадание?
– Увы…это почти так.
– И какие же ценности теперь правят миром?
– Одна единственная – деньги. Большие деньги. Огромные деньги. Обладая ими, человек стремится обладать всем миром, даже если приходится топтать на пути к этому себе подобных. Алчность и высокомерие – вот знамена богачей.
– Выходит, Монтень был прав на целые века вперед – человек ничтожен и немощен, ибо бездуховен. Но болезненное высокомерие никогда не восторжествует над опытом божественного знания. Вот в чем секрет, недоступный для тех, кто в роскоши видит свое счастье, а во власти – свое предназначение.
– Но человек способен учиться и научаться, – сказал Алексей. – Нужно только время, чтобы показать ему путь.
– Стало быть, и через сто лет я нашел бы свое место в мире, – заключил отец Серафим, и на его лице застыла странная улыбка.
«Лувье, Лувье! Стоянка пять минут. Лувье, господа, Лувье!»
Голос проводника проплыл от одного конца вагона к другому, застрял где-то в тамбуре, а затем послышался уже внизу – на платформе. Алексей открыл глаза, посмотрел на спящую Софи, сидевшую напротив. Она давно откинула свою очаровательную головку на спинку сидения, обитую мягкой кожей оранжевого цвета, и теперь, в два часа ночи, видела, наверное, сладкий сон – тот, который нередко посещает подростков. В этом сне она, должно быть, кружила в легком, воздушном платьице по ромашковому лугу, что-то щебеча и улыбаясь. И какой-нибудь Франсуа или Жан – мальчишка с соседней улицы, – сидя в траве, щурился от солнца и улыбался ей в ответ.
Алексей разлепил ссохшиеся губы, качнул головой из стороны в сторону, разминая мышцы шеи. Ямочки на щеках Софи были трогательно-прекрасны. «Охранница, – подумал он. – Вызвалась оберегать меня от возможных неприятностей