видно, что он слишком поздно сообразил, как он не вовремя.
– П-подавать? – выдавил он.
– Пошел вон! – прорычал окольничий.
Голова мгновенно исчезла. В комнате воцарилась тишина. Казалось, будто на раскаленную каменку плеснули ледяной воды. В следующее мгновение боярин Федор и Никита снова как по приказу обернулись друг на другу. Боярин Федор насупился, смотрел исподлобья, словно не на Никиту, а куда-то сквозь него. Его руки все крепче сжимали Никитины плечи. Никита дернулся, руки боярина соскользнули, боярин чуть отпрянул, очнулся.
– Значит, так, – сказал он, еще раз хлопнув себя по коленям, – сейчас поешь и иди спать. Завтра с зарей поедешь. В Троице возьмешь свежих лошадей. Денег возьмешь пять рублей. Если свежих лошадей под Москвой давать не будут – купишь коня. На Москве никуда не ходи. Федота отыщешь, что сказал передашь, и назад ко мне. К отцу не суйся. Потерпи.
Боярин Федор принялся отвязывать кошель с пояса, запутался с узлом, раздраженно дергал то за один конец, то за другой, но все без толку.
– Ну, что молчишь? – спросил он бодрым голосом, не глядя на Никиту.
– Я никуда не поеду, – Никита смотрел на боярина и мотал головой. Ему казалось, словно и не он это говорил вовсе, а кто-то другой, кто мог осмелиться перечить грозному окольничему, у кого хватило духу не поддакнуть, чтобы потом сбежать где-нибудь на полпути, да еще с пятью рублями – такой прорвой денег! Боярина Семена сын, говоришь… Если бы сын…
Грозный голос окольничего навалился на Никиту словно пудовый камень:
– Что-что?… Повтори, что ты сказал…
Боярин оставил кошель, повернулся к Никите, оперся одной рукой о скамью, другой о стол и, глядя на него искоса, как-то снизу вверх, начал медленно привставать. В груди у Никиты пробежал холодок. Так смотрит, сейчас удавит взглядом!
– Мне в Троицу надо, – Никита старался говорить твердо, но к стыду своему понял, что у него выходит какое-то виноватое бурчание. – Отец игумен на постриг ждет.
Никита замолчал и уткнулся глазами в дощатый пол. Все, довольно с него. Не будет ему никаких «смилуйся, боярин» и никаких «отпусти ради Христа». «Отпустит, – повторял себе Никита, – хорошо, не отпустит (а к этой жуткой мысли он склонялся все больше и больше) – ничего, стерплю.» Конечно, жалко было и великого князя, и боярина Семена. Но пожалеют ли они потом Никиту, потом, когда все у них выйдет, как задумывает окольничий? То-то…
А боярин тем временем встал в полный рост и возвышался над Никитой словно сторожевая башня, уперевшись руками в бока:
– Повтори, что сказал.
– Отец игумен меня ждет. Я в Троицу постригаться приехал, – Никитин голос никак не желал становиться уверенным.
Боярин молчал и тихо сопел.
– А ты знаешь ли, что после того, что я тебе рассказал, я тебя уж не отпущу? – грозно отчеканил он наконец.
Никита продолжал