суетливым многолюдьем вокруг него, подступился наконец-то к летуну поближе. Укоризненно тыкая жирным, с кольцом-рубином, пальцем прямо в лоб «толоконный», возмущённо начал допытываться:
– Как же ты дерзнул, окаянный?! Как всклепал на себя такое?!
Подвыпившие, ошарашенные с самого начала застолья, с толку сбитые зрители немедленно окружили попа с летуном.
Богомаз, обескураженный трагическим для себя поворотом дела, которое, нечаянно для него, обернулось трагедийным сюжетом: «кошке – игрушки, мышке – слёзки», туго как-то, застопоренно, пытался соображать-отвечать. Заторможенно оправдывался:
– Не знаю… Говорено было…
Благочинный, грозно негодуя, наседал:
– Кем говорено? Когда говорено? Говори, смерд, толком!
Игр, подавленный произошедшим, растерянно, с детской непосредственностью косноязычно пытался объясниться.
– Не знаю. Старичок один сказал: «Будешь летать…».
Как так «летать»? – ещё более негодуя, уже угрожал батюшка. – «Летать»… С чего это вдруг?! Ни с того, ни с сего, вдруг – «летать»?.. Ты что, голубь сизокрылый?! Чтобы летать?! Говори рядом, смерд! Не егози!.. Что он тебе наказал?!
– «Если молодость будет глядеться в глаза старости», сказал.
– На-тко!.. Ни с того, ни с сего. Бряк – молодость! Бряк – старость! Неизвестно кто, вздумал и сказал. Больше он тебе ничего не сказал?.. Так тебе любой дурак вздумает да и скажет. И что?.. А в колодезь сигануть он тебе не сказал? А с крыши оземь шмякнуться?.. Он тебе не сказал? Мудрёно что-то больно наскреб… Городишь огород, небылицы заплетаешь. Врёшь, поди, всё?!
– Нет, правда сущая. Вот как Бог свят! Старичок сказал: «…смотреть в глаза старости».
– Вот бестия. Уж не Николой ли Угодником старичка-то звали?.. – вдруг повеселел благочинный.
И уже обступившим присутствующим:
– Врёт, шельмец, конечно. Но как складно! Как по писанному шпарит!
– Да ведаешь ли, прощелыга, что тебе за это будет?! – грозно подступался он опять к богомазу.
Баскак, татарин пьяной, решил взять узду разбирательства в свои руки, посоветовал, со знанием дела, подошедшему наконец Иван Андреичу:
– Воевод, велы-к ёйго на дыб поднат. Пушай он там нэмног «полэтыт». Пагладым, что патом пет будыт. А там и на кол, мылост просм. С кола нэбос не улытыщ…
От этой нежданно-негаданно обозначившейся перспективы богомазу совсем уж стало не по себе. Можно сказать, плохо стало. С лица его медленно сошло всё то живое, что ещё оставалось. Чело стало бледным, как стены палат белокаменных, глаза в разнобой покатились к небу, ноги обмякли и медленно-плавно стали опускать бренное тело бедолаги на кучу цепи у ног. А потом он, обок, кувырнулся и с неё.
Очухался Игр от ушата холодной воды.
Его тормошил воевода.
– Парень, парень! Ты что? Ты чт-о-о? Совсем?.. Да ты, я смотрю, совсем скис.
Подхватил богомаза под мышки.
– Ну,