стыдно: увидят окаянного да неприкаянного, что ещё подумают.
Бояре дивуются, недоверчиво раскачивая бородами.
– Тут, брат, врёшь ты что-то, – опять не выдержал, подал голос из-за спины воеводы, Пимен. – Или, уж вправду, блажен есмь, – полез он опять наперёд к летуну, – или лукав чрезмерно. Не понять так-то враз, – начал, оправдываясь, проповедью, помягче, забирать общее внимание окружающих. – Рядом всё это. Где греховность, где святость. Где откровение, где прелесть. Где любовь, где прелюбодеяние. Как разграничить, коль они в обнимку, по одним дорожкам, ходят?!
И закончил, как самому показалось, совсем миролюбиво и благодушно:
– Ну, посиди пока на цепи-то, посиди. Авось Бог вразумит нас, что с тобой делать. Не понять пока. Отличить одно от другого трудно. А порой – и невозможно!
Даже самые заинтересованные бояре противоречить святому отцу не решились… Только боярин Дерды-Мороз, слева с «рабочего своего места», благочинному в продолжение вставил:
– Вот разве что на дыбе только и «возможно различить». А, мабуть, батюшка, на дыбку яго? Дак всю блажь, глядишь, как рукой и снимет. Дыба-матушка. Только она… спаситель наш!
Но отец духовный не лыком шит. Такую молнию метнул в подсказчика, что чуть не испепелил, вернее, чуть не превратил Дерды-Мороза в пар водно-воздушный.
– Не богохульствуй и не кощунствуй, сын мой, ибо жариться тебе на костре горючем, адском! имени своему вопреки! Нет нам иного спасения, кроме Сына Божьего – Спасителя!!!
Ну, а дыба… дак это всегда успеется. Не уйдёт… это-то. Праздник сегодня. Вот и давайте праздновать будем.
Гости неохотно стали расходиться по своим местам.
Побег
Утром стражник на воротах доложил:
– Как бочку выхлебали, все постепенно к вечеру разошлись, разбрелись, расползлись. Только эти двое остались – старуха и молодица. И прямо прилипли к решётке воротной. Вперились, прямо, взглядом! Я-то избоку вижу, хоть виду не подаю: иногда только переглянутся между собою. Да всё молча как-то… Будто заговор у них какой… Я-то виду не подаю, а сам приглядываю за ними зорко. Уж не задумали ль чего?!Постояли эдак-то. А тут и этот к ним выходит – третий! Тот, что с воеводою, Иван Борисычем, заходил.
Иван Борисович стоял тут же, внимательно слушал. Так внимательно, что будто не он же сам к побегу богомаза руку и приложил!.. Причём в прямом и переносном смысле.
Тогда-то поп очнулся в княжеской светёлке, вынырнул из хмельного забытья оттого, что его бесцеремонно ворухали с боку на бок, выгребая из карманов его мелкую торговлю – всякую всячину – крестики, свечи, ладанки, мощеницы, иконки, медальонки… Ну, всё кроме серебряной и медной мелочи, которые надёжно уже были спрятаны в потайном кармашке. Батюшка перепугался не на шутку и уж совсем было раскрыл рот, чтобы истошно заорать: «Караул!!! Грабют!!!». Но увидев перед самым носом огромный кулак со знакомым перстнем, блистающим чёрным прямоугольным