ее шепотом поддерживали соседи. И доковыляла до камеры, рухнула на нары. Заплакала. Мать увидела следы зубов: огромный синяк, кровавые лунки и ссадины, и ахнула.
В это время подошла девочка и протянула какую-то склянку баночку с вязкой темно-коричневой мазью и разодранной тряпкой:
– Прошу, пани! – жестом руки она показала на ногу.
Прасковья Филипповна намазала рану, перевязала и оставила дочь в покое до следующей утренней проверки.
– Болек? – шепнула полячка, когда спускались по лестнице.
– Болек, болек, – и Валя благодарно улыбнулась, понимая девочку.
Так у Вали появилась подруга. И пусть у них и секретов не было, не было радости. Но был общий лагерный режим, общий голод, общие болезни и общие вши, от которых никуда не деться.
Божена, Боженка – так звали девочку, рассказывала Вале о своем отце, который тоже был привезен с семьей и потерян в корпусе напротив. Она помогала Вале спускаться с больной ногой с полки нар. И неизвестно откуда-то мазь нашла, а то и свеклой поделилась… На все вопросы отвечала с легкой улыбкой, что Боженка Боженке помогает. Так дочь коммуниста в семейном лагере узнала, что верующие люди обладают особой силой духа и помогают другим.
– Знаешь, а ведь я – пионерка, дочь коммуниста! Мы здесь за связь с партизанами, – с гордостью рассказывала девочка с горящими глазами. – И мой красный галстук здесь, только я его не покажу. Потом. Прячу.
И, помолчав немного, снова заговорила:
– А мы здесь за правое дело, и враг будет разбит. Ты веришь?
– Верце, проше, пана, верце. И модле си, абэ Боженка оцистита земи це злосцинков!1
– Молиться? – изумилась Валя. – Как бабушки на хуторе – на иконы?
– Дла чьего икон, ни икон. Гловни ц серца, чтобы от сердца и поранка! Вик матка мови
– А можно, я буду молиться с тобой. Чтобы папу увидеть!
– И чтобы выйти отсюда целыми-невредимыми.
Так дочь коммуниста втайне от матери молилась на утренней проверке. А жены коммунистов, разлученные с мужьями, глядя на своих голодных.
Одним глазком
Когда лязгнула щеколда дверей за спиной, Валюша бросилась к своим нарам, кинула пелёнку на нижний ярус и прокричала:
– Жив, жив! Мамочка, папа жив!
Непривычное возбуждение продолжалось пару минут, но силы оставили девочку. Мать, оглушённая радостной новостью, оставила её спать внизу, укрыв сверху брезентовой рогожкой, пропахшей бензином.
Ей не трудно было влезать на нары с соломой, на третий ярус, она бы всегда там спала, если бы не полуторагодовалая малышка, так и не научившаяся ходить, даже ползать. Да и к кому, и куда ей было ползти? Тесно каждому из восьмидесяти семи человек в камере специального семейного концентрационного лагеря строгого режима.
Мать посмотрела на вытаращенные от восторга и любопытства две пары глаз. Боря