он из самолета выпал? – Сашка смотрит на старшего с недоумением. – Отстегнулся, что ли?
– Тогда еще не пристегивались. – Старший качает головой. – И парашют тогда еще не изобрели. Так летали.
– А ты что там делал? – Сашка смотрит на Старшего, как на былинного героя из сказки, и после «Ильи Муромца» уже готов поверить и в «Жар-птицу», и в «Меч-кладенец». – На аэродроме?
– Я тогда шоффером был. – Старший усмехается. – У богатого купца. А он интересовался техникой. И сам он, и жена его. Вот я их сюда всю неделю и возил, то вдвоем, то порознь…
– Шоффером? Тридцать лет назад? – в голосе Сашки звучат удивление и уважение. – Тогда же и машин почти не было в России, это я изучал. Отсталость, мракобесие, безграмотность… Никакой новой техники. Как же это тебе удалось?
– Да повезло, – голос Старшего звучит слегка смущенно, и он делает неопределенное движение рукой в воздухе, а потом снова тянется к кружке. – Мы с ним были земляки, с купцом этим. Он тоже из Пскова… был. Там и познакомились…
1910. Псков
…она сидела на скамеечке, кутаясь в накинутую поверх сарафана шаль и скрестив ступни босых ног. Румянец на щеках, опущенные долу глаза, пальцы бездумно крутят пестрые шерстяные кисточки на груди. Золотистые локоны струятся с плеч, как у русалки. Рудольф залюбовался Ирмой, которая теперь была в его власти, улыбнулся, сделал к ней шаг. Потом, спохватившись, перегнулся через борт, отмывая с рук масло и копоть, плеснул себе на лицо, ладонью провел по нему снизу вверх, встряхнулся, как пес, вздохнул, обтер руки об штаны – чтоб были посуше – и шагнул к ней. Лодка слегка качнулась, а девушка словно и не заметила ничего, только покраснела. И даже когда он сел рядом, улыбаясь, она лишь еще немного опустила голову, но с места не сдвинулась.
Вокруг пели птицы, стало заметно светлее, над рекой поднимался туман. Рудольф обнял ее, она не отстранилась, только румянец на щеках стал гуще и дыхание участилось. Когда губы молодого человека коснулись ее лица, она не двинулась, словно бы и не заметила ничего, и тогда он поцеловал ее по-взрослому, в губы. По телу девушки пробежала дрожь – она не отвернулась, напротив, как цветок раскрылась навстречу Рудольфу. Слово есть слово, а, впрочем, парень ей, похоже, нравился всерьез. Так или иначе, но они обнялись и целовались долго и страстно, а потом рука Рудольфа легла ей на грудь, и он почувствовал зовущую выпуклую мягкость под тканью сарафана и тепло, и напрягшийся сосок, и ее тяжелое дыхание, но губы ее только сильнее впились в его губы, и он с нарастающим вожделением понял, что сегодня ему действительно можно все.
Рука парня легла девушке на бедро, огладила круглое колено и потянулась выше, к заветному и пока непознанному, а подруга уже сама продолжала целовать его – исступленно и яростно, и ткань сарафана поднималась все выше, а штаны Рудольфа уже грозили лопнуть. Он лихорадочно думал, как лучше поступить: уложить ее на палубу прямо здесь или отнести на руках