чёрный глаз с немым напряжённым вопросом, он так и вцепился мне в лицо. Но мои глаза стали как нарисованные, и всё лицо белеет мёртвым застывшим пятном. Уж притаился. Пополз. Опять стоп. Я понимала, что он доползёт. Но что будет потом – не знал никто.
Это случилось всего два или три раза. Вскоре он перестал ходить в детский сад. Наверно, их семья уже тогда переехала в новый город. Узнал ли он меня теперь, было неясно. Я надеялась, что нет, ведь прошло больше шести лет, притом в детсаду я была без очков и без кос.
Как бы там ни было, а в школе он насмехался надо мной больше всех. Стоило мне только попасть в поле его зрения, как в нём словно срабатывал некий рубильник. Он словно возложил на себя обязанности, которые исполнял с неиссякаемым рвением.
– Тихая Сапа! – завидя меня, ликовал он, набирая скорость с другого конца коридора.
И, не ограничившись этим, принимался нараспев повторять двадцать, сто, тысячу раз одно и то же, начиная с самого нижнего «ля» субконтроктавы и кончая самым верхним, какое только можно себе вообразить, ультразвуковым «ля»:
– Тихая Сапа! Тихая Сапа!
В то же время он успевал произвести передо мной некий ритуальный танец, состоящий из бешеного кружения, подскакивания к потолку, с таким высоким вскидыванием ног, что я не сомневалась – в следующую же минуту очкам не сдобровать. Я застывала на месте, прижавшись к стене, считая ниже своего достоинства даже заслонить лицо рукой, ибо от камнепада нет спасения, силясь разгадать, что надо от меня этому длинноногому, донельзя счастливому существу.
К счастью, иногда появлялся олигофрен Аркаша, мой сосед по парте, большой и толстый, с аккуратно заправленным в жилетку пионерским галстуком, любящий сморкаться и вытирать губы большим белым платком. Ребята часто кричали ему: «Аркаша, вытри нос!» – и он послушно вытирал хоть по нескольку раз к ряду, каждый раз тщательно складывая и убирая платок в карман. Его миссия по отношению ко мне состояла в том, что он немедленно принимал огонь на себя. Защитительную речь он начинал весьма резонно, своим рассудительным глуховатым голосом старой бабушки:
– Девочек обижать нельзя, это плохо, очень плохо.
– А почему? – неподдельно заинтересовывался обидчик, и беседа текла поистине нескончаемо.
Мои одноклассники в тот год учёбы в Филиале чётко распадались на два подвида: двенадцатилетние жертвы «опережающих темпов строительства» и шестнадцатилетние жертвы родителей-алкоголиков. Причин этого я не искала, принимая окружающий мир как непреложную данность. Однако, нескончаемые беседы учителей с кем-нибудь из великовозрастных об извечной проблеме «а» и «б», действовали весьма изматывающе, и я скоро нашла единственно возможный выход из положения. Заложив в парту раскрытую книгу, прижимала её изнутри к щели между откидной и неподвижной крышкой, и там отлично просматривалась одна строка. Оставалось только по мере надобности сдвигать книгу под партой левой рукой. В то же время передо мной на