чувствующие, знающие. Посвященные в таинство, они могли рассказать, о времени которое изменяется в волшебном танце цветов и деревьев. О свете озаряющим. Свете, ветром скользящего среди летающих золотых дюн. Свете, который волнами струится вокруг деревьев, проникает во все складки священной земли. О свете анемонов. Они бы могли рассказать о летучей мыши и сове, даже днем указывающих путь к старому буку. Но не смогут.
А кольцо, оберегающее его с каждым днём, становится меньше и меньше. Выжженными стволами, белеющими пнями… Павшими солдатами. Каждый шаг.
Войди в рощу.
Искупайся в ее волнах.
Растворись в ней.
Напитайся ее светом и сохрани то малое что осталось.
Лохштедский лес…
Лети…
Охота
Утро в деревне начинается не с первыми лучами солнца. И даже не с красного, еще сонного малинового диска, выплывающего из ваты утренних туманов. Оно начинается со стука пустого ведра, скрипнувшей, недовольной облупившейся краской двери, метнувшейся под ноги кошки, радостно брякнувшей цепью навстречу собаки. Просыпается от удара бьющих в жестяное дно ведра мощных струй белоснежного молока, от урчания неподвижно сидящего кота, не сводящего глаз с летящих стрелами струй, визжания и пыхтения поросят в нетерпении толкающих друг друга, залезающих на спины и падающих в ночную неубранную вонючую жижу. Успокаивается накормленными и довольными. Продолжается грохотом открываемых, все пытающихся, но никак не разваливающихся ворот. Шумным вздохом коровы Светки, втянувшей своими мокрыми ноздрями еще не пропавшую прохладу ночи. Чуть слышным ржанием лошади Люськи, покорно ведомой за уздечку отцом.
Он пастух. Гордо и почетно. Он идет собирать людской скот. Со сколько-то дневной щетиной, цигаркой в зубах, потертой и выцветшей одеждой. В кепке и со старым армейским вещмешком, в котором утаился завтрак и обед. Да еще новенький транзистор, в кожаном чехле с длинным ремешком.
Первое время с ним и не расставался. Ляжет в тень кустов, смотрит за вяло разбредающимися в поисках вкусной травы коровами и слушает как Лещенко гордо и торжественно поет: «Это праздник с сединою на висках…!».
– Говорит Маяк! Московское время….
По нему, и время отмечал, и все остальное. Хотя отец свободно обходился и без часов, и без транзисторного приёмника. По солнцу ориентировался. Да и скотина была выдрессирована им так, что можно было часы проверять, да и солнце. В восемь утра на поле, у Вандиного хутора. Там раньше у немцев поля клубничные были, а сейчас все заросло, но клубника, хоть и сильно одичавшая имелась и в сезон созревания, казалось земля полита кровью. Сильно и густо. Особенно края обвалившихся траншей. Заросшие памятники войны. В эти дни, напоминающие как никогда о том какой ценой, досталась эта земля
– Этот день Победы! – рвет тишину песней Лещенко.
А к двенадцати