обоих в единственное место, откуда его самого никогда не прогоняли…
В приёмном покое городской психиатрической больницы дежурил врач Биздик.
– Ага, старый знакомый, – потёр он ладонь о ладонь, избавляясь от крошек только что съеденного домашнего бутерброда. – Рад, что не забываешь родные, тэк скэзэть, пенаты… А мы тебя уже почти потеряли в памяти, как Сусанин дорогу к пивному ларьку. Ещё и не один явился, молодец… Раз уж к слову пришлось, это кто с тобой?
– Нимецьки вжбиёны, бляха… – с подобострастно-готовным лицом брызнул слюной Тормоз.
– Пришли, насколько я понимаю, сдаваться? – одобрительно ухмыльнулся Биздик. – И правильно, нечего бегать от медицины. Лучше вовремя обратиться за помощью к специалистам, чем потом чертей на потолке ловить и с мухами про философию решать спорные вопросы. У нас для паранойцев и шибзиков пока ещё медицина бесплатная. Так что ловите момент и лечитесь на здоровье, господа хорошие.
Корецкий со Штраухом, переглянувшись, кивнули. Биздик удивлённо крякнул при виде такой маниакальной синхронности.
…Их обоих облачили в смирительные рубашки и отвели в палату. А считавшийся здесь старожилом и потому пользовавшийся относительной свободой передвижения Тормоз спрятал секретное досье под подушку Корецкому. Тот пытался протестовать максимальным голосом, но ему укололи снотворное, и он перестал причинять беспокойство медицинскому персоналу своим бредом.
***
После удара нунчаками считавшийся при смерти Скрыбочкин благополучно лежал в реанимации, пока над ним не произнесли слово «трепанация». После чего, вырвав у медсестры флакон спирта, он разбросал в стороны больничный персонал, выпрыгнул в окно и укрылся на одному ему известной явочной квартире залечивать рану самостоятельным способом. Впрочем, упомянутого флакона хватило при всём старании на полтора часа… Тогда полковник вернулся в Управление. И, обнаружив новую пропажу злополучного досье, принялся переворачивать весь город вверх дном.
…Тем временем в городской психиатрии готовилось большое событие. Предстоял культурный обмен с Германией под девизом: «Каждому больному – свою семью за границей». Суть заключалась в том, что в Россию должны были приехать сто немецких душевнобольных, а в Германию – столько же российских; и тем, и другим надлежало прожить в семьях прикреплённых к ним иностранных медработников ровно месяц и, выразив таким образом свою волю к миру и дружбе, вернуться затем домой.
– Это наш единственный шанс, коллега, – шептал в столовой Штраух Корецкому. – Главное – пересечь границу. И секретное досье сейчас как нельзя кстати: это наверняка важный документ, раз за ним развернули такую охоту. Наш провал ещё может обернуться победой.
Корецкий не знал немецкого. Он молча подъедал Штраухову порцию горохового супа и, посверкивая золотыми зубами, не то кивал, не то просто бессмысленно тряс