я ел, до какого возраста пил молоко матери, какой недуг у меня был вчера или год назад и какие новые брюки висят в моём гардеробе, с любовью купленные мне мамой на прошлой неделе. Вам со стороны кажется – и что в этом такого? Я вам отвечу – мои нервы. Мои. Больные. Нервы. Я хочу, чтобы она перестала молоть языком, перестала хвастаться моими удачами, которые я хочу хранить для себя. Я хочу, чтобы она не трогала мою жизнь, не делилась ни с кем подробностями моих отношений со сверстниками, не заходила в мою комнату и не рылась в моих вещах, считая, что она не делает ничего такого! Она не хочет зла, да. Но она не понимает, что причиняет зло!
Мисс Бёрч молчала, боясь спугнуть откровение юноши, но Леонард Робинсон, что называется, завёлся.
– Не болтать, не лезть – казалось бы, что может быть проще? Вы даже не представляете себе, каково это – хотеть иметь личную жизнь, чтобы она была только вашей и ничьей больше, и не иметь такой возможности, потому что ваш самый близкий человек – ваша мама, – человек, которого вы так любите, так подло поступает с вами, не видя, искренне не понимая, что ранит вас! И вы ничего не можете с этим поделать! И вы либо терпите, либо вашей матери следует сгинуть с лица земли!
Вероника с сочувствием наблюдала за Леонардом, потерявшим контроль над эмоциями. На её глазах из сильного, уверенного в себе молодого человека он в одночасье превратился в болезненного нервного ребёнка.
Эффект поражал куда больше, чем могла себе представить мисс Бёрч.
Она дала ему время прийти в себя и просто разглядывала вместе с ним пейзаж в окне. Ледяную гладь озера рассекали на коньках дети и взрослые. Солнце отражалось от снега и льда, и всё вокруг казалось сделанным из хрусталя.
Тишину нарушил вошедший Джон Робинсон.
– Привет-привет! Что вкусного подают?
Леонард встал и направился к выходу.
Мистер Робинсон крикнул ему вслед:
– С нами гулять пойдёшь?
Леонард буркнул что-то вроде: «Делать мне больше нечего».
Джон Робинсон сел на его место возле Вероники Бёрч и заказал себе завтрак. Вероника вновь отметила сходство отца и сына. Перед ней будто всё ещё сидел Леонард, только взбодрившийся и резко повзрослевший.
Мистер Робинсон завёл разговор об издательствах, расхваливая американские и ругая британские. Его агентство, рассказал он, совсем молодое, занимается связями с общественностью и существует благодаря плану Маршалла[11].
– То есть благодаря вам, американцам, – мистер Робинсон с улыбкой посмотрел на девушку.
После омлета и чашки кофе мисс Бёрч для себя решила, что Джон был самый позитивный в семье Робинсон. Возможно, то же в нём видела Мэри, и это притягивало её к нему.
Вероника сказала:
– Удивительно, как похожи на вас ваши дети.
Джон Робинсон вытянул лицо.
– Разве?
– Чисто внешне.
– А, ну так возможно.
– Коннор – копия миссис Робинсон, а Леонард – ваша.
– Я никогда не замечал. Ну, они, в общем-то, славные. Только к жизни неприспособленные. Бесхарактерные.
– Я