дьяволы питались людской болью, и пили людские слёзы. Люди ведь настолько глупы, что во всех бедах винят кого-то другого, не думая о том, что во многом виноваты сами.
Я кивала, не понимала, но покорно слушала, смотря в её ярко-синие глаза.
– Страны нападали друг на друга, по разным, но очень глупым причинам. И вот в ход пошло огнестрельное оружие, ракеты, самолёты, танки, бомбы. Всё, что создало человечество за всё эти годы. Но страшное было впереди. – Она со всей злостью сжала бледные губы, словно хотела причинить себе боль. – А потом. Потом вход пошло самое страшное оружие. Ужасней придумать, мне кажется, невозможно.
Я замерла в ожидании. Помедлив, бабушка махнула рукой, словно отгоняя назойливых насекомых. Это означало, что она не хочет говорить дальше, но я не сдавалась и едва слышно процедила:
– Что же было этим страшным.
– Людей начали травить. Много тогда писали об этом, много. Про химическое оружие и даже показывали кадры. С неба падал белый, словно высушенный снег, больше похожий на пепел. Люди в ожогах, корчащиеся от удушья животных с выпадающей шерстью, падавших замертво птиц, но ведь всё было страшнее. По миру уже бушевало оружие пострашнее. Биологическое оружие. Оно вызывало у людей заболевания, излечится от которых, было невозможно. Кто был сильнее и крепче, то адаптировался и выживал. Это было самым порочным и безжалостным убийством за всё время.
Она переключилась на воспоминания о моём детстве, затем что-то словно вспомнив что-то, обернулась, уйдя в свою комнату. Бросив меня с роем мыслей словно, металлические пчёлы на кустах тепличных гибридах. Я натёрла оставшиеся тарелки и налила воду в бойлер наутро. Маму очень раздражало, когда утром у неё нет горячей воды, чтобы приготовить завтрак и это бы грозило примерно такими же последствиями, как если лишить её кладовки с продуктами.
Бабушка Лиз вернулась, развеяв мои измышления, демонстрируя увесистую коробку.
– Здесь самое сокровенное… всё, что осталось… у меня.
Выдернув длинный шнурок из-под рубахи под формой, Лиз пристально, смотрела на изогнутый кусок металла, затем вставила его в небольшую прорезь и немного прокрутив, выдохнула. Дверца ящичка открылась, почти отлетев.
– Эта шкатулка принадлежала ещё моей бабушке. – Погладила пурпурную поверхность внутренней поверхности, напоминающую ткань, только мягкую и шершавую.
Я дотянулась пальцами, погладив бок шкатулки.
– Это носовой платок, что был в петлице твоего прадеда в день нашей свадьбы. – Улыбалась бабушка Лиз, протянув лоскут тончащей, почти прозрачной, желтоватой ткани. – Это настоящий хлопок. Когда-то он был белее нашей изморози в кладовки, а за столько лет пожелтел, хотя и пролежал в темноте и не тронутый всё это время.
Я сжимала хлопковый лоскут, слово было знакомым, но никак не могла вспомнить откуда.
– А это… твой прадед. – Она держала в руках квадратный кусок с изображением. – Я любила, – выдохнула она, – люблю его до сих пор. Он был лучшим.
Бабушка