реального создания "русской философии", и как раз потому, что даже в своем "националистическом проекте" безотчетно следовали лекалам всё того же немецкого националистического проекта. Я имею в виду немецких романтиков с их консерватизмом, иррационализмом и националистической мистикой. Наши (А. Хомяков, И. Киреевский) опять следовали очередной философской моде, говоря об "иссушающем рационализме" Запада, отсутствии искренности и любви. Все эти песни как раз в то время и раньше распевали и немецкие романтики. Соответственно, и построения наших доморощенных консервативных романтиков посвящены ностальгическим историософским спекуляциям об особом национальном духе (правдивость, соборность, мессианство, телеологизм) – кальке с подобных мотивов их германских первоисточников.
Впрочем, я не нахожу особой трагедии в подобном "конфузе", который не является новостью для тех, кто более или менее ориентируется в истории отечественной философии и чье мировоззрение не заперто в националистическом чуланчике. Повторю, импортеры заведомо не могут создавать свое, яркое, отличное от импорта, ибо они, увы, знают, "как правильно". Если человек переводит достойные с его точки зрения философские тексты, транслируя чужое содержание в свой культурный контекст, то он уже захвачен, увлечен этими идеями, которые исподволь, незаметно становятся и его мыслительным масштабом, мировоззренческой матрицей. Известно, что многие выдающиеся философы на дух не переносили не то что переводить, излагать, но даже читать произведения других, даже и вполне достойных коллег по философскому цеху. Переводчики, перелагатели-сказители – фигуры всегда второстепенные в отношении философской оригинальности63.
Вместе с тем, без идейного импорта появление самобытной национальной философии просто невозможно, весь вопрос лишь в длительности периода зависимости и формах его преодоления.
Славянофилам принадлежит несомненная заслуга в "проговаривании" задачи создания национальной философии, независимой от чужеземных влияний, опирающейся на собственные ментальные традиции, выражающей специфическое "российское" отношение к миру, особенности его рационализации.Конечно, в глобально-антропологической перспективе прав Гегель и иже с ним, кто говорит об "одной философии", выражающей в целом единообразную архитектонику человеческого разума. Вместе с тем, была и, похоже, будет еще какое-то достаточно длительное время ситуация национальных аранжировок, когда единые и одни проблемы философского и религиозного разума имели и пока будут иметь разные этнокультурные формы своих постановок – в зависимости от исторических особенностей складывания и функционирования того или иного культурного типа рациональности64.
Потому правомерны пока еще разговоры о национальных философиях, которые концептуализируют итоги не какой-то отвлеченной чистой рефлексии как таковой, а являются схематизациями рефлексивных проникновений всегда в контексте повседневности