смысл?
– Смысл? Про партизан то наверняка слышали. Там тоже воюют. Вот и я бы. Я сам из деревни. В своей округе каждый кустик знаю. Хрен бы они нашли меня.
– Но ведь это же дезертирством признали бы?
– Признали бы. Только, товарищ лейтенант, по совести скажите. Вот отступает наша армия, оставляет территорию и людей. Сильно это от дезертирства отличается?
– Ох, получишь ты за свой язык. Болтаешь много.
– Я знаю, где, с кем и о чем говорить. Я же сказал, что верю Вам.
– На мой счет можешь не сомневаться.
Они замолчали. Стали доедать уже остывший ужин. В тишине раздавались только шум ложек о котелки и изредка разговоры неподалеку в окопах.
Доели молча. Облизав ложку, лейтенант убрал ее и посмотрел на сержанта. Тот уже закончил с ужином и сидел, опустив голову, словно старался что-то разглядеть у себя под ногами.
– О чем задумался, сержант?
– О «воробышке».
– О чем? – переспросил Краснов.
– О мальчишке на станции. Помните? С огурцами который.
– Помню. А почему он «воробышек»?
– Имя-то у него не спросили, а как его еще назвать? Внешность у него птичья. Вот потому и окрестил я его «воробышком».
– Ему подходит такое имя. А что ты его вспомнил?
– Не знаю. Сказал Вам про дезертирство и вспомнил. Ведь народ нам, армии, отдает все, зачастую последнее, а мы его бросаем. Потому и совестно мне. Стыдно. Вот сидит сейчас под немцем такой же «воробышек», который отступающую армию видел, и, возможно, также угощал чем-то. Сидит и думает: «Я отдал своей армии, что мог, а где она теперь? Почему я под немцем? Когда наши придут?». И спросить не у кого, ответить тоже некому. Вот и задумался я.
– Сам же говоришь, что меньше на войне думать нужно.
– Говорю. Только не всегда получается, как хочешь. Ладно, пора мне, товарищ лейтенант, пойду солдат проведаю. Разрешите идти?
– Иди, Лещенко. Спасибо за компанию.
– И Вам, товарищ лейтенант.
– Иди, мне тоже пора. Проверю посты, что да как.
Они расстались. Лейтенант еще раз обошел позиции, проверил посты. Все было в порядке, все было готово. Бойцы собирались спать. Проверив посты, лейтенант вернулся к себе и тоже лег. Уснул не сразу. В голове крутились мысли: о семье, о войне, о людях в оккупации. Он лежал и думал. В нем действительно что-то изменилось. Наивность и недоразумение уступили место протесту, гневу и злости. Злости против фашистов, заваривших эту кашу.
Лещенко зашел в землянку. Часть бойцов уже спала, часть занималась своими делами, стараясь быстрее закончить и также лечь спать. Сенцов сидел в углу, рядом с лампой-коптилкой, сделанной из гильзы. Боец что-то писал на клочке бумаги. Стараясь не шуметь и никого не задеть, сержант пробрался в угол землянки к Сенцову.
– Чего не спишь, Сенцов?
– Сейчас допишу и буду ложиться.
– Домой пишешь?
– Да, пока время есть. А то завтра не известно, что будет.
– Что будет, все нам достанется, – Лещенко улыбнулся.
– Не опозоримся, товарищ сержант, отсыпем немцам