не было! Только опустив глаза, увидели Агафия и Бортэ поднос, словно над полом парящий. Чего только не принесли пленницам! На круглом серебряном блюде, чернью – гравировкой по фону темному – украшенном, дымились рябчик, жаренный со сметаной, щи со свининой, калачи мягкие, душистые. Из-под подноса выплыла куколка величиной с ладошку детскую. Собранная из скрученных пестрых лоскутков, «одетая» в длинную юбку, платок да передник, с белым «лицом» без глаз, рта и носа, обратилась прислужница Бабы-яги к девицам:
– Откушайте! Милостиво просим.
Поднос широкий и длинный скрывал под собой еще много куколок. Когда девицы снова одни остались, Бортэ спросила, отстраняясь мягко:
– Не опасны ли яства эти?
– Какая радость Ягине нас травить? Раз в горницу богатую привела, а не в подвал с цепями да крысами. Прислала нам еду добрую – вон, калачи-то дымятся, – а не объедки, как свиньям, кору древесную да траву лесную. Угощайся.
Лопали девицы с жадностью, да и немудрено.
– Бортэ, только в тереме в Светлоровске я так сладко и кушала! – воскликнула Агафия, пальцы облизывая.
– А я один переход племени нашего хорошо помню. Зима тогда суровая выдалась, а за лето до нее пало много овец. Лошадей мы съели – только и осталось, чтоб повозки тянуть, но что это были за звери: тощие, сухие, как ваши деревья зимой! Знаешь, чем я, ханум, любимица Бату, трапезничала?
– У-у, – промычала княжна, качая головой.
– Кровь лошадиную пили. Отделку из шелка от сапог отпарывали – а голенища варили! Даже гордая тетка моя ела, хоть вздыхала и сетовала на долю нашу – но так, чтобы только я и няня Горинка слышали. Кередов она не жаловала, а прислуга из Хуа-го, приехавшая с ней и моей матушкой, либо сбежала, либо умерла от тягот жизни кочевой.
– Бортэ, ты похожа на Донгмеи?
– Я люблю народ Бату-хана, Агафия. И я красива, как моя мать Лан и… как Толуй. Видно, тетка сестру свою осуждала за связь эту – ведь случайно узнала я правду о том, в кого во мне бежит кровь волколака. Я помню, как белели косточки на руках Донгмеи, когда та сжимала драгоценности свои или кисть для письма. Голос ее был всегда ясным и неторопливым. А как завидовала я всегда ее мудрости! Эта царевна знала так много, что высоко бы взлетела, родись она мужчиной или красавицей. В моей юрте ее парсуна28 хранилась.
– Донгмеи была очень нехороша собой?
– Увы! Без своих волос, с морщинами глубокими на лице узком, лопоухая… Но с умными черными глазами. Вы бы друг другу понравились, Агафия. Я гордилась знатностью рода и красотой моей матери, но любила я тетку Донгмеи и няню Горинку. Они мертвы. Кажется, я их больше никогда не увижу – мы все-таки в разное верили.
Княжна испугалась, что на подругу ее надавит одиночество и польются горькие слезы.
– Когда мой батюшка князь Юрий преставился, такой плач стоял, что в соборе певчих слышно не было. Но погибель не всегда ко злу. Помнишь, какая я была в Красноозерном? Узнавши, что княгиня Авдотья из окна терема