таких хороших на траве и в кустах больше не было. Остальные смотрели на «витязя» и «кереда поганого» и кричали громко – больше от восторга и избытка сил жизненных, чем от страха за людей родных. Самый старший же прыгал по березовым доскам, еле державшимся на бревнах. Издалека увидев спускавшуюся с холма Агафию, мальчик велел ребятишкам:
– Видать, еще одно волосье непетое сюда идет! А ну-ка, готовьтесь ее в речку бросить!
Смеясь и отворачиваясь от девицы, дети пропустили ту до середины Заряницы, а потом с визгом бросились к княжне, намереваясь спихнуть ее в еще не прогревшуюся из-за холодных на редкость ночей воду. Агафия нахмурилась, догадавшись о глупой выходке, и побежала к берегу. Доски, ничем к бревнам не прибитые, заскользили. Старший мальчик упал на мосту и закричал от боли. Его брат и сестра оказались в самой Зарянице. Княжна бросила корзинку на землю, вернулась на ненадежный переход между двумя берегами и выловила детей матери-кукушки из реки: одного за руку, другого за ворот рубашонки. Вместе пятеро ребят и Агафия воротились по проверенной части моста под холм, с которого село Беркут начиналось. Спасенные мальчик и девочка княжну обняли несмело, но крепко, отчего светлая ткань платья Агафии намокла и отяжелела. Старший сын все еще лежал на бревнах, скрючившись, крича и плача. Как ни пыталась красавица поднять его осторожно, ребенок только пуще выл, позабыв, где находится, что с ним делается. Девица велела детям:
– Идем в избу Прасковьи!
Там уже трапезничали. Воик и хозяйка хлебали окрошку из одного большого горшка. Бортэ ложку отложила, ни разу еды не коснувшись, и смотрела в окно с тоской и скукой. «Может, это годы лучшие мои? Неужели я была ханум? Слова моего с трепетом душевным и слуги, и воины ждали. От уборов дорогих сундуки ломились. Где пиры и охоты? Надо было учиться столькому, чтобы во всеми богами забытом Беркуте мхом покрыться?» – думала кередка.
Вдруг услышали все трое крик. Вскоре увидели они в окошко, как несет Агафия к крыльцу старшего сына Устиньи, а братья и сестры его вокруг княжны вьются, как пчелы у цветка лазоревого. Девица ребенка плакавшего уложила на лавку в сенях, а сама ворвалась в горницу.
– Воду кипятите скорее! Двое до костей продрогли, один плечо вывихнул.
Прасковья едва ли поняла, в чем дело, но просьбу постоялицы своей выполнила быстро. Бортэ принесла с полатей мешочки с травами. Воик накормил пятерых детей окрошкой – старший уже не кричал, но плакал беззвучно, все бился, стараясь так лечь, чтобы хоть немного боль уменьшить. Ребятишки притихли, ели жадно – давно были голодны. Парень гостей нежданных подбадривал тихонько:
– Эх, дело молодое! У вас сейчас рты что корзинки прохудившиеся: сколько ни положи – еще место останется.
Вышла в сени Бортэ с маленьким кувшином чего-то душистого в одной руке и двумя большими (на взрослого человека) сухими рубахами в другой. Кередка велела тем мальчику и девочке, которые в речку упали:
– Переоденьтесь