их Иван Медвежья Лапа.
– Вот удалой богатырь!
Агафия улыбалась, раздавая детям калачи, и казалось девице, что от каждого прикосновения маленьких ручек, от звуков тоненьких голосов расцветают в душе ее цветы дивные. Княжне хотелось поднять каждого, поцеловать в личико румяное.
– Подрос ты, – сказала девица старшему сыну Устиньи. – Как жить-то будешь? В подмастерья отдадут?
– Тьфу! Видел я ребят, которые у чужих людей живут. Взять хоть кузнеца. Он раз бьет по наковальне, а другой и третий – по сыну тетки Фроси. Я лучше к Медвежьей Лапе в дружину уйду.
Агафия накрыла маленькую ручку ребенка своими ладонями.
– Кабы можно было вовсе без дружины и войн жить!
Девица подумала, что хорошо бы остаться у Прасковьи в Беркуте надолго. И человек ее – не деревенский парень, хотя… как знать? – тут бы поселился. А дети играли бы с сыновьями и дочками Устиньи. Разве плохо? Далеко не о всех тяготах жизни деревенской узнала еще княжна! Но всплыли в памяти строгое лицо Честимира и грустное – Бортэ. Нет, эти Агафию в селе ни за что не оставят. Девица очи закрыла: «Новый Волчок, Радолюб, Добрыня, Путята – да не приснились ли они мне?»
Ночью темный степной лунь и белая горлица сели на стену избы Аксютки. Домовой спал в кустах на печке, а сиротка – прямо на полу, новую свою игрушку – череп лошадиный – обнимая. Светились чуть-чуть глазницы у кости белой. Тишина стояла. Медленно время шло. Волколаки задремали. Очнулись, когда заскрипели под ними крыльцо и дверь.
Вошла в избу девица в рубахе белой, без узоров. Темно-рыжие волосы русалки распущенными были. Чертами лица гостья на Аксютку походила. Агафия и Бортэ дыхание затаили. Рука бледная на головку сироты безумной легла. Голос низкий, грубоватый, почти мужской раздался:
– Ягодка моя! Сестрица!
– Матрена, – ответила Аксютка, не просыпаясь, – не уходи больше. Только тогда мне хорошо и легко, когда ладонь твоя на голове моей. Неразлучными будем. Я в Беркуте не нужна никому, кроме девицы приезжей, что у вековухи Прасковьи живет, да домового.
– Во сне не утопишься, а когда ты бодрая, затуманен твой разум, тучами покрыт грозовыми. Не стать тебе русалкой. Но ты подумала, о чем я тебе в прошлый раз говорила?
– Боязно мне идти к Ягине.
У Агафии и Бортэ все внутри задрожало. Матрена Аксютку будто продавала!
– Кровь моя холоднее воды речной на самом дне Заряницы. А все-таки сердце болит, когда вижу, как ты живешь. Коли меня послушаешься, такую силу получишь, какой ни у кого здесь нет. Да хоромы богатые и голову светлую в придачу.
– А ты отомстишь?
– Коли братьев нет, а отец стар, болен или мертв, дочерям кровью за кровь платить положено.
– В церкви всех прощать велели.
– Ой, Аксютка! Поп не велел на Масленицу блины печь да радоваться, а дочки его с нами чучело сжигать бегали! Веришь ли мне, ягодка? Только добра тебе желаю. Кабы только месть была у меня на уме, кабы боль тебе причинила