хлебушка, а я расскажу, как и зачем Бог человека создал, – предложила Агафия, вспомнив, чему учили ее в Светлоровске по книгам бесценным, и разворачивая рушник, чтобы достать каравай.
Мальчишка с дерева спустился проворно, поглядел на девицу золотоволосую хитро исподлобья, резко выхватил угощение и побежал прочь, хохоча. За ним, как стая птиц, кинулись братья и сестры, самого младшего, выпучившего глазенки и засунувшего в рот кулачок, унося на руках. С Агафией осталась одна Аксютка. Впрочем, сирота безумная опять не ведала, что вокруг нее творится, и сама себе рассказывала с выражением:
– Приехали к кукушке сваты. Думали, что девка. В избе-то пусто. А у соседей-то все птенцы – кукушата!
– Давай я тебя домой отведу? Покушаешь, – предложила княжна, взяв собеседницу свою за руку.
Аксютка пошла за сердобольной девицей в свою избу, где домовой стерег принесенную Агафией для сироты-хозяйки кашу, но не съела ни ложки, а через окно выбралась опять во двор и ушла неведомо куда.
Ночью в жарко натопленной бане при избе тугой на ухо Прасковьи княжна сетовала, что даром пропадают ее о милосердии в Беркуте хлопоты, и втирала в спину растянувшейся на лавке Бортэ мазь, по давнишним заветам Честимира составленную. Кожа кередки будто свет золотистый испускала.
– Ума не приложу, как детям Устиньи помочь. А ведь они еще малы. Вырастут – набедокурят – то-то накажут их в селе за это. Учить ребятишек надо смолоду. Младенец весь день грязный кулачок сосет. Так и захворать недолго. Не больно? – спросила вдруг Агафия, когда Бортэ сделала движение головой.
– Нет. Столько времени уже с ними бьешься. Бросила бы, а?
– А кто тогда им поможет?
«А кто мне поможет? – хотелось спросить Бортэ. – У меня сейчас никого нет, кроме тебя. Друзья далеко, да и вспоминают обо мне только словами неласковыми, не иначе. Семьи больше нет. На улицу выйти не могу. Целый день этой спиной, которую ты гладишь, которая по твоей вине обезображена, подпираю белую стенку печки. Зачем травы целебные собирать? Зачем дети эти и Аксютка?»
Агафия закончила мазать тело снадобьем и отошла к ведру с водой, опустив руки туда. В рубахе, державшейся на одном плече, и с золотыми прядями, волнистыми после того, как расплетена была коса чуть ли не до колен длиной, казалась девица Бортэ не то херувимом с икон в тереме князей Светлоровска, не то Мокошью, которую, по страху боярыни Варвары, хотела Агафия вышивать вечером в день приезда кередки в столицу. По опущенным плечам и глазам печальным подруги догадалась бывшая ханум, что девица устала. Ох, не до упреков сейчас, не до просьб. Бортэ приподнялась на локтях и завела разговор о том, что княжне нравилось всего более сейчас:
– Какие травы в снадобье, которым ты мне спину мажешь?
Агафия встрепенулась и оживилась:
– Ромашка, крапива, сок березовый, тертые желуди прошлогодние. Я нашла их в кладовой у белки, под корой старого пня.
– Тогда ты полдня проходила в лесу? – спросила Бортэ с улыбкой.
– И еще