выдержал его взгляд и, к моему удивлению, фыркнул от смеха.
– Вы не думайте, я еще долго буду казнить себя за то, что рассмеялся. А девятиклассникам советую не подражать… скажем так, отваге этого молодого человека. Он подает плохой пример. Его последователи так легко не отделаются.
В зале засмеялись. Эван же, из-за которого и поднялась суматоха, уселся позади нас на втором ряду.
– Черт подери, – Ноах повернулся к Эвану, – этому все с рук сходит.
– На чем я остановился? Ах да, раз уж вы все такие приличные молодые люди, совсем взрослые, – рабби Фельдман закатил глаза, – мы рассчитываем, что вы будете вести себя хорошо и относиться к школе с тем же уважением, какого ждете к себе. Прошлогодние выпускники были замечательные…
– Жалкие идиоты, – прошептал Оливер Ноаху. – Они хоть что-нибудь отмочили?
– …и мы ожидаем такой же ответственности и содействия от наших будущих выпускников. – Он продолжал в том же духе: чтобы учебный год прошел гладко, между учениками и преподавателями должно быть взаимное уважение, они должны вместе развиваться, обогащаться познаниями и в светских науках, и в иудаике. Закончив, он попросил нас встать и поприветствовать рабби Блума, нашего директора.
– Наш главный, – прошептал Ноах. – Он тебе понравится. Самый умный человек на свете.
Директор был высокий, худой, сутулый, лет шестидесяти, не больше. Лицом смахивал на эльфа, волосы у него были седые, стального оттенка, взгляд пристальный; он обвел взглядом зал.
– Леди и джентльмены, – негромко и вдумчиво произнес он, словно обращался лично к каждому, – девятиклассники и двенадцатиклассники, десятиклассники и одиннадцатиклассники, добро пожаловать домой.
– Он по-прежнему в восторге от самого себя, – с улыбкой пробормотал Эван.
Ноах кивнул на Эвана.
– Они с Блумом и ненавидят, и любят друг друга, – пояснил Ноах. – Вообще, если честно, скорее любят. Сам увидишь.
– Мне очень приятно быть директором вашей школы, которая лидирует среди современных ортодоксальных школ нашей страны. Помню, лет двадцать пять назад, когда мы только-только организовали это учебное заведение, я представлял себе академию, в которой ученики в самом глубоком смысле будут совершенствовать своих наставников. Аристотель говорил: корень ученья горек, а плоды его сладки. – Он примолк, обвел взглядом слушателей. – При всем уважении к морену[91] Аристотелю, я не согласен с этим утверждением и считаю, что образование должно быть совершенным во всем – и по сути, и по духу. Уверен, вы согласитесь: между вами нет горьких корней.
Мой ряд пропустил его слова мимо ушей. Все слушали, как Эван шепотом рассказывает о своем головокружительном лете: девушки из маленьких испанских городков, купание в реке Тахо, увлекательные походы в Кантабрийские горы, сорокалетняя женщина, рядом с которой он как-то проснулся на берегу реки. Меня же слова рабби Блума заворожили. Он говорил много, с неистовой скоростью, сплетая религиозное с мирским; вспомнил Джона Адамса