может быть, – едва мы вошли в школу, сказал Ноах, взглянув на объявление на доске.
– Что?
– Обхохочешься. – Он провел пальцем по прикнопленному к доске листу бумаги. – Смотри, это список миньяним. Вот обычный миньян, на который соберется процентов восемьдесят пять всей школы, вот миньян для сефардов, наших средиземноморских братьев. А вот, – он ткнул пальцем в мое имя в списке, – последний по порядку, но не по значению, так называемый вразумительный миньян, для нас.
– Не понял.
– Скажем так: проще отделить хороших от гнилых. Он задуман как воспитательный, исправительная молитва, миньян 101.
Я кивнул. Я сообразил, к чему он клонит.
– Самое забавное, что они засунули единственного в школе бруклинского хасида в миньян для отступников.
Мне это не показалось забавным. Я хотел ответить, что меня определили к ним не по ошибке, а потому что я общаюсь с ним и его друзьями.
– Я не хасид.
– Ладно. Полухасид.
Я покачал головой.
– Или как это называется. Как ты сам себя определяешь?
Я пожал плечами:
– Фрум. Еврей. Не знаю.
– Не обижайся, – он подавил ухмылку, – это же хорошо.
– И что тут хорошего?
– Прикольно, мы все вместе. Ну, кроме Амира, конечно, но этого следовало ожидать.
– Надо будет попросить, – ответил я, – чтобы меня перевели в обычный миньян.
– Забей. Как только они поймут, что натворили, мигом отправят тебя к неинфицированным. Наши раввины тебя точно полюбят.
Миньян, который любовно прозвали “миньян икс”, проходил в научной лаборатории на втором этаже; как я и опасался, он оказался сущей пародией. Собралось пятнадцать человек, включая Донни, здоровяка, который на вечеринке у Оливера сломал стол для пиво-понга, и курносого поджарого аргентинца с вечеринки у Ниман (“Гэбриел”, – представился он и сердечно пожал мне руку). Оливер с Эваном не удосужились прийти; Ноах сказал, они обычно вместо молитвы ходят завтракать в один из соседних дайнеров – разумеется, некошерный. В передней части комнаты сидел раввин, ведущий миньян, и рассеянно играл в тетрис на телефоне.
– Рабби, – Ноах подвел меня к нему, – это Дрю Иден, наш новенький.
Я еле удержался от замечания, что на самом деле меня зовут не так, и пожал руку раввину.
– Рабби Шварц, – любезно сказал он, на миг приостановив игру. Он был средних лет, невысокий, сухощавый.
– У него то ли девять, то ли десять детей, – прошептал мне Ноах, когда мы отошли от стола, – поэтому у него всегда такой усталый вид.
В “Тора Тмима” даже приготовишек учили молиться почтительно – или хотя бы не разговаривать во время молитвы, чтобы не навлечь на себя гнев ребе. (Наши раввины – наследники европейского воспитания – могли и прикрикнуть на нас, и ударить линейкой; когда мы были в четвертом классе, рабби Херенштейн в наказание вышвырнул в окно любимые электронные часы Мордехая, ханукальный подарок. “Время летит”, –