но ведь не до такой степени!
Я ненавижу проповеди, да и мне нечего проповедовать. К чему я могу призывать людей – к тому, в чем сам разочаровался?! И. поверишь или нет, я никогда не любил обманывать. Да, я любил вийонировать, т. е. шалить, резвиться, подкалывать, потому и взял себе твое имя. Да, я мог что-то скрыть, утаить – но это самый примитивный уровень обмана. Я никогда не сочинял обмана из корысти, не придумывал то, чего не было. И… я был одинок в этой толпе, среди людей, которые мной только пользовались, но для меня ничего доброго так и не сделали. Это ведь тоже одиночество, когда не с кем и не можешь говорить правду, потому и начинаешь активно врать.
Однажды я подумал, что даже рад уйти из Парижа и рад примерно так, как радовался, когда уходил из тюрьмы. Я на самом деле сам предложил уйти из Парижа, избавить всех от себя. Кроме тебя, у меня здесь уже никого нет. И вообще никого нет, кроме тебя. А куда идти-то?!
– Послушай, что ты так раскипятился? Терпеливо ответил Гийом. – Я ведь не гоню туда. И потом, на самом деле ты не знаешь монахов. Ты видел их на улицах Парижа, а в нашем городе честные люди не выживают. Да и в провинции на виду не самые лучшие. Хорошие и честные очень заняты для того, чтобы мошенничать и обманывать.
– Значит, ты и меня не считаешь хорошим и честным, да?!
– Я уже сказал: в дьяволе бог. Ты просто запутался. Я тебя с детства знаю, я тебя вырастил, и я знаю тебя лучше, чем ты сам. Если бы не твоя драка с Шермуа, ты бы выучился на юриста и стал бы, я этого всегда хотел, и богатым, и уважаемым человеком.
– Видел я и юристов, самых разных, но вот честных как-то не встречал.
– Снова повторю, а много ли ты вообще кого видел. Вся твоя жизнь идет в кабаках, а честные там не живут. Заходят туда иногда и всё. Ты, Франсуа, на самом деле, жизни-то и не видел. Ты был на дне общества и только. И ты, в общем-то всё еще ребенок. Играешь в жизнь. Ты всегда играл в жизнь. Жил чувствами. А это самый нижний слой. Это омут. Все бесы там живут, как глисты в выгребной яме. А душа требовала другого. Ты же душу гнал прочь, как в своей балладе. Ты, как мальчишка, которого послали в лавку, а он заигрался с друзьями. Поиграл – хватит! Иди дальше! Или хотя бы отдохни. Ругать тебя никто не будет.
В общем, иди в монастырь хотя бы потому, что на этом пути никто тебя искать не станет. Никому и в голову не придет, что вор, убийца и мошенник может пойти туда. Тем более, что такая мысль, как я понял, тебе самому до сих пор в голову не приходила.
– Да, может быть, ты и прав. Забавно! Франсуа как будто не слышал ничего. – Я был в кабаках, дворцах, тюрьмах, притонах, борделях, а вот в монастырь… да, туда даже не заглядывал.
– Вот, я про это говорю. И среди монахов много… скажем, так, не очень достойных людей, но много и таких, которых и ты можешь уважать.
– Ладно! Я услышал тебя, отец! Я подумаю. Может, и, правда, мне сейчас… после того, как отняли здоровье… кстати, это сделал епископ! Тибо д’Оссиньи, будь он проклят! Может,