прости мне, Господи, такое святотатство, дьявол. Твоя душа превратилась в мяч, которым играли бесы.
Теперь тебя все знают только, как Вийона. Даже в документах пишут. Как де Лож ты начал свою жизнь и перед тобой открылся Париж. Как Монкорбье ты выучился на магистра семи свободных искусств и перед тобой открылась судьба. Но зачем ты сменил имя?! Ты ушел на другую дорогу.
– Я уже сам путаюсь, кто я – Монкорбье, де Лож или Вийон. Над другими смеялся, но о себе писал искренне. Не врал, хотя многое и не писал – стыдно, да и не нужно никому на самом деле. Но делать-то что?! Что мне сейчас делать-то?! – как-то очень серьезно спросил Франсуа.
– Вернуться в религию, в церковь. В безумном мире, в развратном и лживом Париже это единственное, что спасет. По себе знаю.
– Да пробовал я. Часто каялся, даже у тебя в этой часовне, а в тюрьмах, после дыбы и пытки водой, как только приходил в себя от побоев, так сразу на колени становился.
– Там ты от боли бежал. Малодушно врал Господу. Это все от боли и страха обещают. У тебя теперь иная ситуация. Душу тебе спасать надо. Не тело, а душу. Сжечь то, чему поклонялся, и поклониться тому, что сжигал.
– Ничего себе, загнул! Ты мне, что… в монастырь предлагаешь уйти?
– Ну, это было бы идеально. Посуди сам. Ты уже, в общем-то, не молод. Возраст Христа. Момент, согласись, важный. И не случайно, явно, твоя жизнь так круто повернулась. Семьи ты уже не заведешь, здоровья маловато и нервы истрепаны. Чем жить будешь, если нет образования? Да и в магистры кто тебя возьмет, с твоей биографией? Да и не сможешь ты в мире жить. Мир тебя уже не отпустит… или добьет. Опять со своими ракушечниками спутаешься.
– Ты слишком многого от меня требуешь! Не способен я на это. Я даже не знаю, как это сделать. Да и насмотрелся я на монахов, жить рядом с ними, в одном монастыре, нет, это не по мне!
– Ты не пробовал просто! Пойми, мне трудно все это говорить. Я, хоть и духовное лицо, но о семье всегда мечтал. О своей собственной семье. Я и тебя-то, сам понимаешь, взял не случайно. Конечно, и матери твоей помочь хотел, но… Я иногда… по ночам, о внуках даже мечтал. И. если ты действительно, из мира уйдешь, то всё…. Ничего не будет. Но мне тебя жалко! Ведь иначе тебя просто рано или поздно или повесят, или прирежут. Мне страшно об этом даже думать!
– Да, ошарашил ты меня. Я уходил в никуда, на смерть, можно сказать. И уже в душе смирился с этим. Грешен, была мысль еще раз просить помощи у кокийяров. Вот, смотри, что мне братаны в дорогу дали. Еще позавчера.
Он залез в карман, что-то вытащил и показал Гийому. Тот вытаращился: – Что это? Господи, прости!
Франсуа быстро перевернул этот предмет в руке. – Это раковина, просто, с той стороны она, действительно, похожа на… Потому она и используется, как пароль.
Гийом еще раз перекрестился.
– Кокийяры потому и называются ракушечниками, что пользуются раковинами. Первые, те, кто ходил на поклонение мощам святого Якова в Сант-Яго де Компостела, эти