комнату на четвёртом этаже доходного дома на Фонтанке, окончательно уступив место другой, тёмной музе.
Мучительно долго смотрела на него Липницкая. Наконец, она изрекла:
– Вы едва не испортили нам сеанс, господин Викентьев. А ведь вы, кажется, более всех желали присутствовать при материализации.
Усмехнувшись, она величественным жестом указала ему на стул подле себя.
– Итак, господа, – сказала Липницкая. – Видите ли вы картину, что висит на стене позади меня?
Присутствующие молча закивали головами.
– Прошу вас всецело сосредоточиться на том, что на ней изображено.
Викентьев с трудом оторвал взгляд от хозяйки и перевёл его на картину, но тут же понял, что ничего не видит, кроме золочёной рамы. Однако расспрашивать было некогда, потому что Липницкая уже положила руки на стол и произнесла:
– Приди, о, светозарный дух!
Она обращалась к духу много раз подряд без перерыва, пока вдруг стол не пришёл в колебание.
– Кто ты? – медленно произнесла Липницкая. – Назовись!
В ответ голос, похожий на клокотание мокроты в трахее, произнёс:
– Я Ангалили, жрица Эрешкигаль…
Откуда-то подул сырой ветер, и Викентьеву показалось, что он оказался посреди тропических болот. Он вглядывался во мглу, пока из тёмного пятна, обрамлённого золотом рамы, не выделилась фигура, огромная и плоская, как рептилия. Было слышно, как шуршит прибрежный камыш, чавкает ил и бурлит вода вокруг большого тела.
Викентьев вскочил со стула. Он отчётливо понимал, что находится в той же комнате, куда вошёл три четверти часа назад, но его собственные глаза – Господь всемогущий! – глаза видели совсем другое: из болота поднималась какая-то кряжистая туша.
Существо неторопливо приближалось, но в темноте Викентьев смог разглядел только сгорбленную спину и узкие плечи.
"Это человек, – убеждал он себя. – Господи, ну, не может же здесь, в доме камергера его императорского величества, оказаться… Разумеется, человек, но с явными анатомическими аномалиями".
Как врач, Викентьев знал, что наличие подобных признаков говорило о нечеловеческом объёме костей и мышц в задней части тела.
Уронив стул, Викентьев попятился.
Голова существа ритмично раскачивалась между сгорбленных плеч, как голова змеи перед броском.
Что-то, какая-то конечность – лапа, щупальце? – присмотревшись, он явственно различил пять пальцев с жуткими длинными когтями – отделилась от туловища.
Пламя свечей вдруг вспыхнуло ярко-ярко.
Обдав Викентьева запахом гнили, клацнула зубастая пасть, и раздались странные звуки, отдалённо напоминающие человеческую речь:
– Нэг-хоер-гурав… зургаа-долоо…
Санкт-Петербург, 2019 год
Ночью над Лисьим Носом взошло солнце.
Огромный, серебристо-белый светящийся шар медленно падал на Ромэро.
– Нэг-хоер-гурав-доров-тав-зурга-доло, – чётко проговаривая каждую букву, произнёс он, наблюдая, как отсветы странного ночного светила разбрасывают