сложил ладони рупором и стал петь на разные птичьи голоса: то чирикал по-воробьиному, то протяжно свистел, будто сойка, то заливался соловьем. Его импровизированная песня разлилась по пустому манежу, скользнула эхом по стенам цирка, и в своем полнозвучии, видимо, достигла ушей Чижа, потому что тот заметно расслабился, раскинулся в кресле и вытянул ноги, сцепив руки за затылком и слушая Колю в полнейшем, кажется, благодушии.
– Что ж, – произнес задумчиво антрепренер. – Забавно, забавно. Но, но правде, не знаю, пригодишься ли ты моему цирку.
Нужно немедленно предложить ему что-то, думал Коля, схватить горяченького, пока антрепренер в прекрасном настроении, выдумать номер, чтобы остаться здесь и поехать с цирком в турне. Чиж не понравился ему. Ни своим равнодушным взглядом свысока, выражающим скуку, ни насмешливостью. Когда он смотрел на Колю, его скулы точно заострялись, а подбородок наклонялся вниз, как бывает у людей вспыльчивых и желчно-ироничных. Но теперь от этого экстравагантного человека зависела дальнейшая жизнь. И каким бы странным и неприятным он ни казался, Коле необходимо произвести на него впечатление.
– Я мог бы петь! Частушки, например. Или сделать музыкальный номер: играть на скрипке и петь по-птичьи.
Чиж оценивающе посмотрел на Колю, словно размышляя: получится ли что-нибудь из его выдумок? И через долгую, мучительную для Коли минуту все же согласно махнул рукой:
– Ладно, давай попробуем. Выучи к завтра десять частушек.
– К завтра? Но я…
– Поставим тебя между настоящими номерами. Свистульки твои, конечно, изумительные, но никуда их не приткнешь, нужно думать. И выспись хорошенько! А то выглядишь, как измученный ишак. Видал я однажды в Одессе осла…А впрочем, это не к делу.
Пожав плечами, антрепренер удалился.
Коля ликовал: у него получилось, он остается! Только вот как подготовить номер в такой короткий срок? И где взять подходящие частушки? И приличный костюм? Не выступать же прямо в дорожном поношенном пиджаке? Насущные вопросы перебили в нем радость от маленькой победы. Но он остается! Он спасен!
***
Лишь ближе к ночи, лежа в кровати в полной темноте, Коля вспомнил сразу два дела, которые обещал себе выполнить: первое – телеграфировать маме, второе – поужинать. Он так разволновался из-за предстоящего выступления, что мысли о цирковых делах отвлекли его от тревоги за маму, но в эту секунду он даже подскочил на кровати, вспомнив о ней. Как они с Ириной живут в оккупированном городе? Ведь соседская милость не вечна. Метелин обещал, что позаботится о них. Только кто захочет долго жить в опасном соседстве с семьей врага народа? На часах – за полночь, телеграф, конечно, закрыт, и придется снова отложить телеграмму на утро.
Коля понимал теперь, отчего злился Шура, когда упоминали об отце. Это было невыносимо. И хуже всего, что Коля знал: его собственный отец – не жертва ошибки, не иная сторона медали, как отец Шурки. Василий Скворцов – сам эта система. Раньше Коля был уверен, что отец неуязвим, будто на нем шляпа-невидимка,