еще успеет что-то! Напишет отцу, попросит прощения за ослушание. Объяснит, что хочет быть человеком – настоящим, независимым, достойным уважения.
И тот ли человек, которым он хочет быть, дрожит сейчас от страха? Тот ли, которого, как идеал, Коля держит в уме и сердце, в эту минуту лежит, распластанный по барже? Как унизителен страх смерти, думал Коля. Когда боишься быть убитым, ты в ту минуту не человек, а зверь. И лучше бы тебя убило в одну секунду, чем несколько минут или часов трястись, трусливо сжавшись от ожидания смерти. Вот что хуже всего. Не смерть, а страх смерти. На него и рассчитывают фрицы, атакуя советские города. Когда же кончится рокот? Коля ждал звуков падающих бомб, но самолет прогрохотал мимо, унося за собой шлейф издаваемого гула. В небо вернулась ночная тишина.
Прошло всего несколько минут. Сто или двести секунд ужаса и стыда? Пассажиры постепенно приходили в себя, выпрямлялись в полный рост и усаживались поудобнее, успокаивали детей. «Кончилось, кажись, кончилось», – раздавалось кругом. Коля выдохнул: в этот раз повезло. Он дал себе слово сразу же по прибытию в пункт пересадки телеграфировать мамаше. Слышал от матроса слышал, что сомкнулось кольцо блокады Ленинграда. А мама осталась там совершенно одна. С Ириной, которая ее терпеть не может. Значит, хуже, чем одна…
Коля почувствовал: мерзнут руки. Хватился варежек – а их нет. Огляделся, спросил соседей, не видел ли кто его маленькие, связанные мамой варежки, которые она подарила перед отъездом. Но пассажиры качали головами. Никто не признавался. Коля ходил по палубе и смотрел под ноги: может, случайно выпали? Затоптаны в толпе?
– Извините! – обратился он к пассажирам. – Кто взял варежки? Маленькие такие, из серой шерсти! Отдайте, люди. Ну зачем они вам?
Его трясло от пережитого страха. Колины глаза в отчаянии блуждали по лицам, но их равнодушные выражения говорили, что пассажирам безразлична его потеря, да и сам он безразличен. Вор или ребенок, случайно прихвативший варежки, даже не думает, как ему они дороги. Коля чуть не плакал. Так подло умыкнули: в то время, как над их головами летел немецкий самолет! Фашисты – враги, от них ждешь подлости, а тут свои обокрали. Не верилось, что кто-то настолько мелочен, чтобы думать о выгоде в минуты общей беды. Как мало он знает о человеческой натуре, думал Коля с сожалением. Где нужно беречься – и то не знает. Ему казалось, что пропажа варежек – дурной знак. Он еще не прибыл в Молотов, а уже устал, замерз и потерял мамин подарок.
***
В пункте пересадки Коля купил билет на поезд. Ехать предстояло целых трое суток, вдобавок к тем дням, что он провел на барже. Он растянулся на нижней полке, отвернувшись к стене, а узел и скрипку положил под ноги. Телеграфировать в Ленинград так и не удалось: пересадка получилась скорой, а у телеграфа скопилась длинная очередь, и он не стал рисковать, чтобы не опоздать на поезд. Сейчас Коля жалел об упущенной возможности, но утешал себя, что телеграфирует из Молотова и вдогонку отправит письмо. Одежда вымокла и пропиталась потом, хотелось