дожди. Порою, даже случались грозы, когда в буйстве стихии грязевые реки устремлялись к Итарру, а единственного удара молнии хватало, чтобы сухая трава вспыхнула, и смертоносное пламя охватило бы всю равнину до горизонта. Потом, обновлённая, степь расцветала следующей весной, избавленная от многолетних накоплений давно мёртвых растений, не дававших хода новым росткам.
Была в том своя жуткая, потусторонняя красота – как всеобщая погибель оборачивалась буйством жизни, замыкая её великий круговорот…
Но то – воля Богов и самой природы, явление и суть жизни, лишённые вмешательства смертных, и не подходившее под рамки морали разумных народов. Естество, суть мира были выше этой морали, вне её, и мерить такими категориями подобные события было откровенно глупо и бессмысленно.
Но в нынешней катастрофе не было ничего созидательного.
Пепел летал в воздухе, кружась, подобно хлопьям снега зимой, и, возможно, было в этом тоже что-то по-своему красивое – если забыть о причинах его появления.
Чем был раньше этот пепел?
Простой травой, неизменным кормом гордых степных лошадей?
Прекрасными в своей скромности и простоте цветами, разливавшими свой аромат по округе, привлекавшими тружениц-пчел?
Одеждой усталого путника, не успевшего спастись от шедшей единой стеной погибели?
Или самим тем путником…?
Какая теперь разница?
Теперь, во смерти, всё едино.
Их учили – плоть вторична, плоть – мясо, костюм, отражение, хрупкая оболочка бессмертной и бесценной души. Смерть же – не более чем разрушение этой оболочки, и, раз духовное было выше материального, то и душа найдёт себе новое воплощение без лишних вопросов. А печалиться об этом – эгоизм. А печалиться об этом – недостойно.
Горевать надо лишь по уничтоженным душам.
…Горячий ветер разносил пепел на многие дни пешего пути. Зарево великого пожара отражалось в низких облаках дыма, скрывших золото небес, свет Шесс'Вод'е почти не достигал земли, и в этом полумраке потоки пламени казались ослепительно яркими.
От запаха гари свербело в носу, щипало в глазах, дышать было тяжело – казалось, выжгло уже весь воздух.
Драконий рёв был громче ветра, громче отчаянных предсмертных криков тех несчастных, что не могли найти спасенья и исчезали в бескрайнем море пламени.
Крылатая погибель проносилась под облаками, неся на себе своих всадников.
Именно они управляли огнем, именно они, под предводительством кронпринца карали дикарей, посмевших покуситься на жизни мирных южан. Посмевших эти жизни отнять и принести на земли шесс'ен страшную болезнь.
Именно они разрушающим и очищающим, благословенным драконьим пламенем очищали от заразы Степь.
И лучше было не думать о том, что драконий огонь сжигал именно души, что сейчас они нарушали свой самый главный, самый священный постулат о неприкосновенности духовного.
Кто же теперь злодей в этой истории?
Кто же теперь – чудовища?
Кто дал им это право? Идти против божественных заповедей, уподобляться слугам Мрака?
Кто?..
Скажи он об этом вслух – отрежут язык, но от своих