когда пара девушек отказывалась продолжать танцевать с нами в более интимной обстановке: той, что была ограничена четырьмя стенами нашей комнаты. И не в первый раз мы, покинутые, смирились с тем, чтобы пить до самого рассвета. Вот почему, заметив, что Дуранд стоял перед проигрывателем с несколькими пластинками на руках, я предположил, какую музыку мы будем слушать: песни какой-то венгерской певицы или пьесы чехословацкого амсамбля Локомотив Г. Т. И я сразу вспомнил Берию, как мы называли диск-джокера дискотеки нашего здания не столько из-за лысины его круглой головы или из-за маленьких увеличительных стекол, которые он носил, как из-за высокомерия, с которым он анонсировал песни английских рокк-групп, как Роллинг Стоунз и Лед Зеппелин, и тоже подумал: «Если какой-то стукач откроет ему список наших пластинок, Берия наверняка считает Дуранда и меня предателями и пошлет нас расстлелять». Но, когда я уже готовился услышать резкие ноты какого-то венгерского саксофона, в комнате вдруг послышался певчий голос одной женщины. Это был нежный, теплый голос, и, плененный его пением, я впадал в своего рода глухоту, которая изолировала меня от всякого звука, не имевшего к этому голосу никакого отношения.
– Что мне поставить сейчас? – спросил Дуранд, немного смущенный моим молчанием после прослушивания.
– Поставь это снова, Сэм, – приказал я, начиная бесконечный глоток, как делал Ханфи Богарт в одной барной сцене фильма «Касабланка».
Однако Дуранд не сразу выполнил мой приказ: раньше он тоже подражал жест бесстрастного пьющего человека. Потом, повернув вынутую из кармана зажигалку, указал на брошенную на углу стола сигаретную пачку, но я скомкал ее в моих руках, и когда она превратилась в бесполезный комок бумаги, Дуранд понял, что поляки оставили нас без одной жалкой сигареты. Только тогда он подошел к проигрывателю, и снова послышался женский голос, умоляющий ночь: «Не умирай; я так тебя люблю!» И пока мы слушали его во второй раз, случилось чудо: кто-то постучал в дверь. Я ничего не слышал. Я только услышал голос, поющий для меня. Тот, кто чувствовал удары, был Дуранд. И, ошарашенный образом женщины, которую он застал в дверях, едва успел произнести несколько слов. Он сказал, что меня ищут. Поскольку посетительница была ему неизвестна, он подумал, что она искала меня. Но я тоже не знал той брюнетки с красными пухлыми губами и опьяняющими глазами, которую он пригласил войти в нашу комнату и чье лицо у меня тотчас же связалось с портретом Анны Керн и начальными строками стихотворения, которое Пушкин посвятил ей во время ссылки в Михайловском. Может быть, поэтому я спросил ее на языке поэта: кого она ищет?, и моему удивлению не было предела, когда я услышал ее ответ на испанском языке: она не искала никого, она просто проходила мимо, когда певчий голос заставил ее изменить курс и прийти к нашей двери.
– Почти целый век прошёл с того дня, когда в последный раз я слышала что-то столь нежсного, – пожаловалась женщина, а потом добавила: – Есть песни, которые, как вода, могут быть безошибочным