палочку и поднял руки.
Музыканты приготовились. Наступила тишина.
Взмах палочки, и комната вдруг наполнилась тревожными бегущими по небу облаками, подсвеченными драматическим светом кровавого заката, рождённого музыкой увертюры к опере Винченцо Перуджа12 «Мона Лиза».
Роберто обожал самый первый момент рождения звука из ничего, из тишины. Это, по его мнению, было сродни Большому Взрыву. Вот только что во Вселенной не было ничего, ни пространства, ни времени, да и самой Вселенной ещё не было. И вдруг она зарождалась вместе со звуком и из звука! Конечно, если звук этот был правильным.
Однако в этот раз звук был не совсем правильным, и молодой дирижёр, видимо, обладающий абсолютным слухом, быстро понял, почему.
– Я прошу прощения, один момент, синьоры, – он остановил оркестр. – Это же не ре мажор!
– Ну вот, начинается, – проворчала синьора Гуччо.
– Синьор Кармини, позвольте, я объясню, – сказал синьор Дженти, вставая и кладя скрипку и смычок на стул, чтобы освободить для разговора обе руки. – Мы начинали репетиции именно в ре мажоре, как в оригинале у автора, однако у синьоры Гуччо с этой тональностью связаны настолько неприятные личные воспоминания, что начинается мигрень, в общем, она попросила синьора Мокинелли сменить тональность на любую другую, и он был так великодушен, что не смог ей отказать. Поэтому да, мы играем в ми бемоль. Все мы согласились, ведь не очень гуманно ради всего лишь полутона доставлять головную боль уважаемой даме, – голос и жестикуляция одновременно закончилась, и Дженти, легонько поклонившись, взял свой инструмент и снова сел.
Кармини посмотрел на синьору Гуччо. Весь её облик говорил: «Да, это правда, я ужасно страдала. Ужасно. И только посмей мне возразить, щенок!»
– Ну, хорошо, – растерялся Кармини, – продолжим. От цифры четыре, – он снова взмахнул палочкой.
На этот раз музыка продолжалась на несколько тактов дольше. Когда Кармини взглянул на ударника, который должен был вступить в следующее мгновение, тот одной рукой вытирал салфеткой поверхность литавры, а у другой облизывал пальцы.
– Buon appetito, – сказал дирижёр вежливо, останавливая оркестр. – Нам подождать, пока вы закончите трапезу, или можно продолжать? – в интонации Кармини не было и намёка на иронию, но его выдавало выражение лица.
– О! Спасибо. Продолжайте, я вас догоню, – ничуть не смутившись, ответил ударник, хватая палочки. – Нет проблем.
– — Простите, как вас зовут? – обратился он к ударнику.
– Можете называть меня Бартоломео, – важно ответил тот.
– Теперь вы готовы, синьор Бартоломео? Давайте-ка, – Кармини заглянул в партитуру, – сразу с 25-го такта.
Взмах палочки, и гром литавр прокатился по залу словно пушечное ядро. Громовое соло продолжалось четыре такта несмотря на то, что уже на втором Кармини опустил руки и с нескрываемым ужасом уставился