общей картины. Того целого, которое, как вы справедливо заметили, мы должны вместе создать.
Это звучало вполне резонно, и Кармини решил, не обращая внимания на возможные ошибки, пройти всю увертюру целиком.
– Хорошо, синьоры, давайте сыграем с начала и до конца, – и он взмахнул руками.
Музыка вновь наполнила воздух. Местами она звучала сносно, местами ухо маэстро коробили неточности, однако он не останавливал музыкантов, стараясь запомнить как можно больше их ошибок, чтобы потом разобрать каждую из них. Музыканты, как ему казалось, играли формально, если не сказать равнодушно. Так ученики обычно играют скучные гаммы. Они вполне уверенно держали темп, но слаженности в оттенках не было, как не было и однородного полотна звука. Звуковая картинка была похожа больше на заросший сорняками пустырь, чем на мягкие изгибы постриженного на склоне газона, каким, по ощущению маэстро, могло бы выглядеть изображение исполняемой мелодии, сумей он её нарисовать.
И всё же, когда отзвучал финальный аккорд, Роберто передумал говорить об ошибках. Ему пришла в голову мысль, что это будет бесполезно, может быть, не вообще, но именно сейчас, в первый день знакомства с оркестром. Он осознавал, что ему не достаёт опыта руководства реальным коллективом оркестра, и партитура вряд ли могла тут помочь. Нужно было импровизировать и оставаться дипломатичным, что предполагало, в том числе, и неискренность, которая была неизбежной обратной стороной тактичности. От этого ему было не по себе – он не умел и не любил кривить душой.
– Ну что же, синьоры музыканты…. Это было… Вполне… Я должен сказать… Нет… Могу я вас спросить? Вам самим, насколько это понравилось? Ваше исполнение? Что вы чувствуете? Какие эмоции вызывает у вас это звучание?
Оркестранты переглянулись, что-то бормоча, -казалось, каждый что-то произнёс, но даже по тону невозможно было понять, есть ли общее мнение и какое оно. Единственное, что он разобрал, была чья-то отчетливая фраза: «ну мы же не Берлинский филармонический оркестр, да и вы не фон Караян13». И ещё Бартоломео поделился мнением, что пора бы уже прерваться на обед.
– Синьор Кармини! – это опять была синьора Гуччо, – если вам не понравилось, вы так и скажите, и нас это опять-таки не удивит.
– Отчего же? – тут Роберто задумался – что бы он сейчас ни сказал, это могло прозвучать фальшивыми штампами из американских фильмов про «единую команду», «совместные усилия», «общие цели», вперёд и ура.
– Давайте не будем тратить время на разговоры, мы же не политики, – сказал он совершенно другим тоном, удивляясь самому себе. – Сейчас я попрошу сыграть то же самое, но в два раза медленнее и в три раза тише, включая вас, синьор Бартоломео. Только один раз. Покажите мне пиано. Представьте, что вы… мм… решили ограбить банк и крадётесь ночью вдоль высокого забора.
Музыканты заиграли вновь. На последних тактах дверь в зал открылась, и вошёл синьор Мокинелли. Его