подняться не успел. Исмаил легко, не целясь, приставил к его виску пистолет. Коста ошалело уставился на профиль немого с безусой верхней губой и острым клинышком бороды. Антон замер. Глаза расширились, взгляд остановился на Косте. Удивление на лице сменилось бессмысленным ужасом. Пара секунд и на Косту смотрел смутно похожий на Зудина олигофрен.
Коста встал. Что именно собирался делать, не знал.
Раздался сухой щелчок. Исмаил снял предохранитель.
– Сядь, Коста, – мягко сказал Эмин.
Коста сел.
За соседним столом толстяк раскуривал трубку. Загорелый блондин разглядывал Антона. Парочка подалась вперед, девица приоткрыла пухлые силиконовые губы.
Повернуться к Зудину Коста не решался. Ругал себя, но боялся встретить отупевший взгляд, который рождал в нем злость и бессовестное желание ударить смотрящего.
– Итак, первая история за нашим Олушей, – проговорил Эмин, ласково улыбаясь актеру.
«Нет, ерунда! Не может быть!» – подумал Коста неоригинальное – то, что подумал бы, наверное, каждый на его месте.
«А если полиция? – пришла следующая дежурная мысль. – Хотя, какая тут полиция… Прежде, чем доедет, нас с Зудиным прикончат».
Олушин приступил к рассказу.
– Моя история странная. Вымороченная, но реальная. Двадцать лет тому назад умер мой дед. Художник. Вы все его знаете.
Коста нахмурился. Деда Олуши он не знал.
– За месяц до смерти он попросил меня съездить в деревню под Нижним Новгородом забрать картину – дед хотел повесить ее в своей мастерской-галерее на Сретенке. Картина называлась «Хрущёв в цилиндре» и хранилась у давнего дедова товарища, тоже художника. Его работы, как и картины деда, выставлялись на печально известной выставке в Манеже в шестьдесят втором году и были арестованы после посещения сего перфоманса Хрущёвым. После тех событий дедов друг уехал из Москвы в деревню, откуда был родом, работал слесарем и кузнецом при местном совхозе. Писал пейзажи, которые раздавал односельчанам, а все авангардное – исключительно для себя, держа их в отдельной комнате. Туда же он взял на хранение и дедовскую картину «Хрущёв в цилиндре», написанную, когда дед гостил у него.
Актер говорил, слегка растягивая слова.
– У меня начались съемки – первые мои взрослый съемки, – Олуша улыбнулся, – до тех пор я снимался только ребенком, в эпизодах. И тащиться в Богом забытую дыру мне было не досуг. А потом дед умер. В ночь после похорон мне приснился сон, будто сижу я в дешевом гостиничном номере, ну знаете, таком пост-совковом: с потертым красным паласом и плюшевой мебелью с прожженными сигаретами дырками. Слышу за дверью гулкие, чеканные шаги. И как бы со стороны вижу: идет по коридору, поднимая ноги в строевом шаге, карлик-Хрущёв, на голове огромный черный цилиндр, а в вытянутых руках он несет картину, на которой он же и нарисован. Доходит до моей двери и стучит в нее так громко, будто у него кулак не коротышки, а рабочего-комбайнера. Я проснулся от этого стука и не мог понять – приснился мне грохот или реально стучали в дверь квартиры. Было так стремно, что до утра я просидел